Анализ трагедии Прометей прикованный Эсхила

Сочинения
По литературе
Другие
Анализ трагедии Прометей прикованный Эсхила

История создания

Трагедия создана в середине 5 века до н.э. Эсхил опирался на миф о Прометее, который участвовал в борьбе Олимпийцев с Титанами. Действие происходит уже после свержения старых богов и воцарения на Олимпе Зевса. Эти мифы отражают переходный период в сознании людей. Титаны олицетворяли силы природы — величественные, могущественные и бездушные. А боги уже похожи на самих людей, имеют свои характеры, совершают иногда неблаговидные поступки. Это период переосмысления человеком своего места в этом мире. Эсхил и его современники размышляют о месте человека в божественной иерархии. Они такие же, как люди, так почему люди не могут также влиять на жизнь богов?

Суть

Поэма об одном из богов, который пошел против своих собратьев, чтобы помогать людям. Прометей научил их охотиться, строить жилища, делать одежду, лечиться при помощи трав и, в конце концов, принес им огонь. Этим он разгневал Зевса, за что тот приказал приковать его к скале, ведь боги бессмертны и такая казнь означает вечное мучение. Была и еще одна причина: Прометей, будучи провидцем, знал о судьбе всех олимпийцев, в том числе и верховного бога, но отказался открыть ему это. Другие боги не понимают поступка Прометея, но свой главный мотив он раскрывает в конце трагедии богу Гермесу говоря, что лучше страдать, чем прислуживать.

Жанр

В трагедии крайне небольшая роль отводится хору. Поэтому, в отличие от остальных трагедий Эсхила жанр оратории здесь представлен мало. Основное место отводится монологам и диалогам, что дает раскрыться жанру декламации.

Главные герои и их характеристика

Во время всей трагедии мы видим на сцене Прометея. Он присутствует здесь как тот, кто пострадал на благо людей. Зритель не может ему не сопереживать. Но в своих монологах он не обвиняет никого, кроме судьбы, ведь Прометей знал, что ему предначертано.

Гефест и Гермес выступают в роли исполнителей воли Зевса. Отличие только в том, что Гефест делает это против своего желания, он повинуется скорее от внутренней невозможности предать своего властителя. А Гермес — просто слепо следует воле богов.

Внесценический персонаж Зевс здесь представлен в нетипичной роли. Если в остальных трагедиях Эсхил воспевает его, представляя как мудрого и справедливого господина, то здесь он предстает как тиран и деспот, который не считается ни с чьим мнением, кроме своего собственного.

Проблематика

В «Прометее прикованном» явно присутствует социальная проблематика. Возможно, в метафорическом смысле, Эсхил хотел показать похожие ситуации у людей, когда правитель-тиран искореняет любое инакомыслие. А возможно, что здесь есть и следы борьбы человека с богами, переход от эпохи олимпийцев к эпохе героев, об этом говорит появление Ио, от потомков которой, потом родится Геракл.

В чем смысл трагедии

Эсхил хотел донести, что невозможно жить в мире с самим собой, когда вокруг происходит несправедливость. Когда правление титанов стало казаться жестоким, он выступил против них с богами, а когда сами боги начинают угнетать людей, Прометей снова на стороне слабых. По мнению автора, тирания бессмысленна и разрушительна и правители, которые этого не понимают, сами расшатывают свой трон.

Подсчитать велеречивость

Надо заметить, что каким бы абстрактным ни казалось понятие «велеречивость», его оказалось возможно точно измерить. Это два параметра: количество разных слов в тексте («богатство словаря») и средняя частотность каждого слова (то есть количество употреблений каждого из слов в тексте, деленное на количество его употреблений в рассматриваемом корпусе текстов).

Что мы имеем в виду под «словами»

Под «словами» можно понимать очень разные объекты. Чтобы не погружаться в лингвистическую терминологию, под «словом» мы подразумеваем последовательность символов между знаками препинания (включая пробелы). То есть «кушал» и «кушаю» — это два разных слова, «будем кушать» — два других слова. Более того, «лён» и «лен» таким образом — тоже два разных слова, так что при анализе необходимо стандартизировать орфографию текста.
Поделиться

Подсчеты частотности слов показывают, что Еврипид бывал «более велеречив» и в своих поздних трагедиях. Например, в «Троянках», трагедии поздне-среднего периода, отношение «длины словаря» (количество разных слов в тексте) к длине текста равно 0,5, а в «Ресе» оно 0,51 — то есть примерно такое же. При этом в «Троянках» 7398 слов, а в «Ресе» — 5628. А если взять среднестатистический куске из «Троянок» такой же длины, как целый «Рес», — то эта метрика станет уже 0,61.

Но сам по себе «критерий велеречивости», хотя и позволяет наконец-то взять и что-то посчитать, не так хорош, как кажется на первый взгляд. Богатство словаря и изысканность слов сильно зависят от авторской воли. Автор может одно произведение (или его отрывок) наполнить высокопарной лексикой, а другое произведение, наоборот, сделать более разговорным. В те времена, когда еще не было модно подсчитывать частотности слов, сторонники авторства Еврипида вполне соглашались с тем, что в «Ресе» драматург «более велеречив», но давали этому другое объяснение, нежели скептики: «Рес», по их мнению, относится к раннему творчеству Еврипида, когда он еще подражал своим учителям, Софоклу и Эсхилу — а в более зрелые годы он выработал свой стиль, менее возвышенный, чем у старших современников. Правда, до нас не дошли сведения ни об одной постановке «Реса», и потому в пользу ранней датировки говорят только косвенные аргументы.

Казалось бы, настоящий простор для статистического исследования должно предоставлять стиховедение. Сотни строк, написанные разными вариациями одного и того же размера (для трагедии это в первую очередь ямбический триметр и анапестический диметр, аналоги русского шестистопного ямба и четырехстопного анапеста), должны отличать одного автора от другого, ведь разные авторы должны предпочитать разные ритмические вариации.

Например, в «Прометее» из 773 ямбических триметров 12 начинаются с двух кратких и одного долгого слога (1,55 процента), тогда как в остальных трагедиях Эсхила этот показатель колеблется от 0,2 процента (в «Просительницах», где всего 1 такая строка) до 0,8 процентов (в «Агамемноне, где их 7). Но, во-первых, само это явление очень редкое. А во-вторых, у другого трагика, Софокла, в «Филоктете» из 1078 ямбических строк 17 обладают этим свойством (1,58 процента), а в «Электре» — всего 1 из 1126 (0,09 процента). И это не заставляет никого сомневаться в том, что «Электра» и «Филоктет» написаны одним автором.

Примерно так обстоит дело с большинством стиховедческих аргументов. Те же черты стиха, которые резко выделяют «Прометея» на фоне трагедий Эсхила — например, большая доля каталектических (укороченных) анапестов в репликах актеров — в действительности объясняются небольшим общим количеством анапестов, и, как следствие, искаженной статистикой. Наконец, утверждение о том, что стиховые особенности произведения, отличающие одного автора от другого, появляются помимо воли автора, крайне сомнительно. Почти на любой аргумент стиховедов за или против той или иной атрибуции можно возразить, что в этом конкретном произведении автор решил поэкспериментировать со стихотворным размером.

«Прометей прикованный» (Эсхил): описание и анализ трагедии

«Прометей прикованный» — трагедия, входящая в круг произведений Эсхила и составлявшая, по всей видимости, вторую часть трилогии (включавшую также трагедии «Прометей-огненосец» и «Освобождаемый Прометей»). О датировке трагедии и даже о самой принадлежности ее Эсхилу до сих пор ведутся научные споры, вызванные прежде всего ее содержанием, где противостояние титана Прометея Зевсу показано как борьба с неким божественным тираном, помыкающим остальными божествами и враждебным всему человеческому роду. Этот богоборческий пафос на первый взгляд не соответствует картине божественной справедливости в иных произведениях Эсхила и заставляет исследователей связывать трагедию с воззрениями «просветителей Греции» — ученых-софистов и относить к более позднему времени. Действительно, основная тема речей Прометея в трагедии — страдание, причем страдание незаслуженное. Сетования на эти безвинные муки обрамляют его монологи, практически от первых его слов до последних. В то же время он пространно рассказывает о своих благодеяниях людям и предстает своего рода заступником человечества; унижение прикованного по приказу Зевса к скале Прометея становится символом зависимости и подчиненности всего рода людского.

Безусловная выделенность главного персонажа определяет и не совсем привычное строение трагедии, основную часть которой составляют скорбные и гневные речи Прометея. Их фоном является сочувствующий герою хор Океанид, дочерей Океана, увещевающий Прометея Океан, а также противостоящие титану слуги Зевса — Власть, не произносящая ни единого слова Сила и наконец Гермес. Противостояние Прометея прислужникам верховного бога является сценическим проявлением главного конфликта трагедии, особенность которого в том, что проявляется он в оппозиции присутствующего на сцене Прометея и формально отсутствующего на ней Зевса. Характерно, что этот конфликт осмысливается как противоположение старых и новых божеств, заставляющее вспомнить подобный же спор в последней трагедии «Орестеи» — «Эвмениды». Зевс предстает как «новый» тиранический властелин, чей произвол возводится в ранг закона. Прометей, в свою очередь, представляет древние божественные силы. Но в свое время Прометей сам помог возвести на трон Зевса, дав ему совет, позволивший одержать победу в битве с титанами. Для героя это повод обвинить Зевса в неблагодарности, однако, сам факт того, что он выступал союзником Зевса против своих ближайших родственников, отмечает особый характер и этого персонажа, и его вражды с Зевсом. В трагедии «Прометей прикованный» Прометей сочувствует иным низвергнутым противникам царя богов, он же вводит в произведение тему проклятия Зевса Кроном, согласно которому Зевс, так же как его отец, должен быть лишен власти собственным сыном. Тем самым в «Прикованном Прометее», пусть и на ином, «божественном», уровне, присутствует мотив родового проклятия, череды взаимных преступлений членов одной семьи, составляющий основной конфликт других трагедий Эсхила, и Прометей является своего рода «мстителем» от имени низвергнутого прежнего поколения, представителями которого в трагедии являются и его пассивные союзники Прометея — Океан и его дочери.

Но в то же время в своем противостоянии Зевсу Прометей во многом оказывается тесно связанным со своим противником. Они связаны в прошлом — своим союзом против титанов. В самой трагедии их связь подчеркнута сходными характеристиками: оба они суровы, непреклонны, горды и яростны, к ним оказываются применимы одни и те же эпитеты. Наконец, их связует будущее — известная Прометею тайна: от него зависит, сохранит ли верховный бог свою власть. Прометей, казалось бы, предрекает неизбежность падения этой власти и отвергает для себя возможность открыть Зевсу будущее в обмен на освобождение. Но он утверждает и обратное: его враг узнает правду, если освободит и наградит Прометея, умерит свой гнев и вновь будет искать союза. Прометей почти полностью раскрывает секрет, говоря о том, что Зевс погибнет от несчастливого брака, он не произносит только имени возможной супруги, зато называет своего собственного спасителя, который выйдет из рода пришедшей к Прометею Ио. Эпизод с Ио становится своего рода композиционным : страдания девушки, превращенной в корову за любовь, которой к ней воспылал Зевс, и находящее на нее безумие подобны мукам самого Прометея. В ее горькой судьбе виновен Зевс, но в то же время сам герой предрекает, что Ио будет избавлена от страданий именно Зевсом, точно так же, как к самому Прометею спасение придет от Геракла, потомка Ио и сына верховного бога. Тогда и Прометей окончательно откроет Зевсу имя запретной для него женщины — Фетида — и тем самым сохранит его власть. Этим событиям была посвящена следующая за «Прикованным Прометеем» часть трилогии — «Прометей освобождаемый».

Таким образом, Зевс и Прометей оказываются союзниками в прошлом и будущем, врагами — в настоящем. Власть Зевса, против которой вроде бы восстает герой трагедии, покоится на знании Прометея, а спасение Прометея исходит от Зевса. Их связь определена «неизбежной судьбой», предвидение которой и становится основной силой Прометей, понимаемой как сила его знания (само имя Прометей означает «знающий наперед, промыслитель»). Но знание это во многом оказывается напрасным, ибо не может избавить от страданий самого Прометея.

Таким образом, трактовка центрального образа и сюжета трагедии «Прометей прикованный» Эсхила в целом оказывается двойственной, а подчеркнутое противостояние героя верховному богу — продиктованным местом данной трагедии внутри реконструируемой трилогии. Не случайно, что в античности мы встречаем сниженный образ Прометея-обманщика, вредящего богам (например, у Аристофана и Лукиана). Тема губительности даров Прометея также возникала, в частности, у Горация и Проперция. В то же время влияние Эсхилова сюжета на последующую традицию определяется во многом образом главного героя, воспринимаемого как символ страданий во имя человечества и как олицетворение знания. Отцы церкви отождествляют Прометея с Богом и пророками (Тертуллиан, Августин). Впоследствии на первый план постепенно выходит олицетворяемая Прометеем идея знания и творческого поиска (Д. Боккаччо; Кальдерон — «Статуя Прометея», 1669—1674 гг.), популярная в век Просвещения (Ж.Ж. Руссо, Вольтер; И.-В. Гете — «Прометей», 1773 г.) и продолженная литературой романтизма (П. Шелли, «Прометей освобожденный», 1819 г.). Итогом некоей богоборческой интерпретации героя стала фраза Ф. Ницше, видевшего в протесте героя Эсхила «гимн безбожию». «Отрицательное самоопределение титанического существа» выражает образ Прометея в одноименной трагедии В.И. Иванова (1919 г.). Тема разума и рационального начала в трактовке образа Прометея была продолжена философско-эстетической мыслью XX века (А. Жид, А. Камю).

Источник: Энциклопедия литературных произведений / Под ред. С.В. Стахорского. — М.: ВАГРИУС, 1998