Летом 1831 г. В.А. Жуковский вместе со своим воспитанником жил в Царском Селе, там же в это время был А.С. Пушкин с молодой женой. Между поэтами возникает своеобразное творческое состязание — оба пишут сказки. Результат — «Сказка о царе Салтане» Пушкина и три Жуковского — «Сказка о царе Берендее», «Спящая царевна» и незаконченная «Война мышей и лягушек». Первая из них называется пышно, в традициях литературы XVIII в.
Считается, что в основу этой сказки положен сюжет, рассказанный Пушкину его няней Ариной Родионовной. Если даже это так, а это, скорее всего, сюжет сказки «Морской царь и Василиса премудрая», Жуковский не только по-своему его изложил, но и добавил в него эпизоды, детали из других сказок. Чувствуется, что поэт знаком с устным народным творчеством, глубоко, тщательно изучал его, отбирая ценное, поэтичное.
«Сказка о царе Берендее» написана гекзаметром — одним из любимых размеров Жуковского. Гекзаметр «Сказки о царе Берендее» настолько «прилажен» к русскому языку, что великолепно передает русский сказочный колорит. Он настолько оригинален и кажется столь естественным в этом произведении, что наводит на мысль о какой-то третьей форме речи, помимо прозы и стихов.
Сюжет в целом повторяет народный. Некоторые детали, введенные Жуковским, слегка нарушают логику. Например, Кощей Бессмертный царит в подземном мире. Это вполне закономерно — он злой дух тьмы. Более того, его дворец «высечен был весь из карбункула-камня». Если вспомнить переведенную в 1816 г. Жуковским сказку «Красный карбункул», там этот камень подарен герою сатаной.
Кощей
Всмотримся в портрет Кощея. Жемчужины, клешни вместо рук, зеленоглазость — все это портрет царя морского, а не подземного. Возможно, в портрете сохранился намек на героя народной сказки.
Каждый персонаж Жуковского индивидуален, особенности характера проявляются в поступках. Не догнав беглецов (Ивана-царевича и Марью-царевну), Кощей в гневе «пересек беспощадно всех до единого слуг». Такое поведение свойственно какому-нибудь помещику-самодуру, а не всемогущему владыке подземного царства. Кощей любит шутовство. Иван-царевич при встрече ползет на коленях, чем вызывает смех Кощея, и тот сменяет гнев на милость. Тоже очень узнаваемая деталь. Фантастическое подкрепляется вполне убедительным реалистичным. Вокруг сказочного дворца, который по приказу Кощея должен выстроить Иван-царевич, предполагается «регулярный сад, и в саду пруд с карасями». Подобная деталь есть в описании Мишенского, имения отца Жуковского, где поэт провел годы детства и юности.
О Царе Берендее.
Я думаю, что все знают, кто такой Царь Берендей. Это персонаж сказки Островского «Снегурочка», правитель Берендеева царства.
Вот только и царь, и царство появились в русской литературе в XIX веке, а берендеи как кочевой народ с отсутствием какого-либо собственного царства существовали еще до Островского, поэтому придется начать с них. Кто такие, откуда взялись.
Берендеями изначально считали кочевой народ тюркского происхождения в восточноевропейских степях, в летописях они иногда назывались то «торками» (видимо, от тюрк), то «черными клобуками»
(черношапочниками)
Из летописей известно, что в 1097 году они заключили союз с печенегами, в 1105 г. были побеждены половцами и в XIII в название этого народа из летописей исчезает. Во время монголо-татарского нашествия (начало в 1237 году) последние оставшиеся берендеи частично ассимилировались в Золотой Орде, а частично ушли в Болгарию и Венгрию.
Марья-царевна
Марья-царевна не только дочь Кощея, премудрая волшебница, но и прелестная девушка, нежная, кроткая, любящая. Возможно, этот образ создавался с мыслью о незабвенной Маше Протасовой, человеке необычайного обаяния, утонченной души. «Белым камнем у дороги» остается Марья-царевна в ожидании суженого, в лазоревый цветок превращается, не дождавшись Ивана-царевича. «Росинки слез на листках голубых заблистали». Героиня народной сказки не отличается такой утонченностью, ей заранее известно, как будут разворачиваться события. Героиня Жуковского («Сказка о царе Берендее») страдает, оскорбляется, готова на самопожертвование, но и на борьбу за счастье. Так что, имя изменено не случайно.
Образ Берендея в фольклоре
Царь с длиной бородой и безграничной верой в подвластный ему народ имеет любопытную историю происхождения. Его биография известна неточно. Исследователи и литературоведы выяснили, что история этого фольклорного героя уходит корнями глубоко в древние века. Берендеями назывались выходцы из тюркских племен, кочевавшие в степи с 11 по 13 век. Первое упоминание о них в летописях датировано 1097 годом. Речь шла о взаимодействии с печенегами и торками – племенами, заключившими перемирие с князем Василько Ростиславичем. О нем известно читателям, знакомым с «Повестью временных лет».
История гласит, что берендеи воевали с половцами и были участниками междоусобиц русских князей. Выступая вассалами, они не хотели подчиняться русским и часто конфликтовали с князьями. Представитель этого племени, царь Берендей стал собирательным образом. Не то оборотень, не то человек, не то животное, этот герой фигурировал в истории Руси. А точнее, его потомки.
Вождь племени берендеев (арт)
Историки утверждают, что берендеи находились в числе служивых в подчинении Юрия Долгорукого. Подчиняясь князю Ярополку Владимировичу, они выступали против Всеволода Ольговича в битве 1139 года. Тридцать тысяч берендеев встали на защиту князя. Свидетельства о них хранятся на Владимиро-Суздальских землях. Исследователи предполагают, что Долгорукий переселил берендеев из Поросья. Люди стали расселяться по русским городам, при этом основывая и свои. Киевские правители наградили берендеев регионом у реки Роси, где некогда находился Ростовец. Теории историков описывают ассимиляцию берендеев в татаро-монгольских племенах после нашествия ига.
Берендеи имели собственную мифологию. Лес был для них священным местом. Племена совершали обряды, поклоняясь природе, чтили ресурсы, дарованные им, и использовали их разумно. Гадания и предсказания – традиция этой народности, поэтому царь Берендей часто предстает героем, наделенным магическими способностями и силой.
Иван-царевич
Иван-царевич тоже имеет ярко выраженный характер. Он храбр, поездка в подземное царство его не пугает. Полон царского достоинства. При знакомстве с Марьей-царевной он тактичен и благороден. «Скромно прочь отошедши, стал за кустом». Он религиозен, как и родители. Крест и ладанка помогают ему избавиться от погони Кощея.
Индивидуализируя своих героев, Жуковский стремится передать их внутренний мир, сделать их более интересными для читателя. С этой же целью он вводит портрет, пейзаж, описание деталей интерьера. Для народной сказки подобные средства выразительности не характерны.
Другие пересказы и отзывы для читательского дневника
Сказка Виталия Бианки «Хитрый Лис и умная уточка» повествует о том, что однажды осенью Хитрому Лису захотелось полакомится утятинкой. Пошел он к озеру, подкрался из-за кустов и увидел большую стаю уток.
Книга Адамовича «Хатынская повесть» посвящена ужасам Великой Отечественной войны. Немцы сражаются с жестокостью, которая присуща лишь диким зверям. Ожесточенные бои не прекращаются.
В книге рассказывается о Бенджамине Дрисколле. В возрасте 31 года Бенджамин решил озеленить планету Марс. В течение 30 дней он жил на Марсе.
Николка Кошевой восемнадцатилетний парень. Он стыдится своего возраста, потому что не по годам умен и храбр. В свои восемнадцать он является командиром эскадрона. Ему удалось благополучно ликвидировать две очень опасные банды.
Во время непогоды на постоялом дворе укрывается много путников. В доме душно, жарко, плохо спится. Один из постояльцев замечает, что человека водит ангел, как и его самого когда-то. Путники просят рассказать эту историю.
Источник
Языковые особенности
В области языковой поэт тоже нарушает привычные каноны. Наряду с традиционными сказочными устойчивыми выражениями («ни в сказке сказать, ни пером описать», «двух смертей не бывать, а одну не минуешь», «ни свет ни заря», «видом не видано, слыхом не слыхано», «по усам текло, а в рот не попало» и многих других), постоянными эпитетами («красная девица», «дремучий лес», «белый камень» и др.) Жуковский вводит совершенно нетипичные для фольклора сравнения («голосом звонким, как струны», «голосом сладким, как флейта», «вскочил как безумный», «царь отряхнулся, как гоголь» и т. п.). В «Сказке о царе Берендее» нет характерных для устного народного творчества повторов. Поэт ограничивается лаконичными замечаниями: «все рассказал», «страшную тайну открыл» и т. п. Все нововведения Жуковского, конечно же, отдаляют его сказку от народной, но делают ее более поэтичной, красивой, увлекательной.
Источник: Детская литература: Учебник / Е.Е. Зубарева, В.К. Сигов и др. — М.: Высш. шк., 2004
267
С. В. БЕРЕЗКИНА
ПУШКИНСКАЯ ФОЛЬКЛОРНАЯ ЗАПИСЬ И «СКАЗКА О ЦАРЕ БЕРЕНДЕЕ» В. А. ЖУКОВСКОГО
Моменты наиболее активного и плодотворного сотрудничества в творчестве таких крупнейших поэтов своего времени, как Пушкин и Жуковский, неизменно привлекали и привлекают внимание исследователей, ибо позволяют нащупать актуальные для историко-литературной эпохи проблемы, подталкивавшие художников к совместным усилиям для успешного их разрешения. К таким моментам в творческой биографии Пушкина и Жуковского относится царскосельская осень (август—сентябрь) 1831 г., когда два поэта одновременно работали над созданием стихотворных сказок в фольклорном стиле. О близости их творческих устремлений свидетельствует тот факт, что оба поэта при этом опирались на подлинные фольклорные записи, сделанные Пушкиным, по предположению М. А. Цявловского, в Михайловском в 1824 г. Одним из источников пушкинской «Сказки о царе Салтане» была его запись «Некоторый царь задумал жениться», Жуковский же при работе над своей «Сказкой о царе Берендее» использовал другую запись, начинающуюся словами «Некоторый царь ехал на войну».
Эта опора на «живой» фольклорный материал в творчестве двух авторов стихотворных сказок знаменательна. В период, когда русская фольклористика находилась еще в стадии формирования, это был шаг исключительный по своей смелости. Споры вокруг фольклора и его роли в формировании подлинно народной литературы — одна из болевых точек историко-литературного процесса того времени. На передний план были выдвинуты вопросы о национальной специфике русского фольклора, его соотнесенности с художественным наследием других европейских народов, наконец, о способах непосредственного проникновения фольклорного материала в литературную практику эпохи. О сложности задач, вставших перед русской литературой, свидетельствует та разноголосица, которая на страницах журналов сопровождала обсуждение связанных с фольклором и литературным фольклоризмом вопросов. От ультраромантических представлений Н. Полевого о свободном творчестве в «народном духе» до сугубо «реального» взгляда Белинского на русский фольклор и его место в национальной культуре — таков диапазон суждений, высказанных русской критикой на указанный нами круг проблем.
Пушкин и Жуковский, обратившиеся к подлинным сказочным записям, противопоставили этим спорам свое, новаторское для данной историко-литературной ситуации решение вопроса о способах работы с фольклорным материалом. Для Пушкина и Жуковского это было залогом верности
268
народнопоэтическим традициям, обретавшим под их пером иное качество в результате синтеза двух начал — литературного и фольклорного. Своеобразие позиции художников в вопросе о литературном жанре, берущем за свою основу фольклорный образец, становится особенно наглядным при изучении творческой истории произведений, обнаруживающей те сложности, с которыми столкнулись поэты при работе над фольклорным материалом. Если в отношении пушкинской «Сказки о царе Салтане» народнопоэтические источники, определившие собой идейно-художественное своеобразие произведения, уже получили достаточное освещение, то сказка Жуковского в ее связи с пушкинской фольклорной записью таит еще в себе ряд вопросов, которые требуют своего разрешения.
Запись «Некоторый царь ехал на войну», которой пользовался Жуковский, находится в третьей масонской тетради (№ 836, заполнялась в 1824—1827 гг.) в числе семи сказок, услышанных и записанных Пушкиным. Жуковский несомненно понимал ценность тех материалов, с которыми имел возможность ознакомиться. В 1840 г., посылая А. П. Елагиной материалы для задуманной им «Библиотеки народных сказок» (это предприятие не осуществилось), Жуковский писал: «Посылаю еще русских сказок, которые мною отысканы в оставшихся после Пушкина бумагах; прошу их беречь». Что же было отослано Жуковским Елагиной — копии или пушкинские автографы? По-видимому, верным является последнее предположение, ибо Жуковский призывал свою корреспондентку «беречь» отосланные им записи. Кроме того, была ли это третья масонская тетрадь, включавшая в себя фольклорные записи Пушкина, или же поэт послал Елагиной бумаги, впоследствии затерявшиеся и современной науке неизвестные? Ответа на этот вопрос в настоящее время у нас нет, однако можно предполагать, что Жуковский был знаком с бо́льшим количеством записанных Пушкиным сказок, нежели те, что ныне нам известны.
Впервые на использование Жуковским в «Сказке о царе Берендее» одной из пушкинских записей указал П. В. Анненков. Дополнительный источник произведения был открыт Ц. С. Вольпе: это сказка из сборника братьев Гримм «Der liebste Roland», в переводе поэта получившая название «Милый Роланд и девица ясный цвет» и опубликованная журналом «Детский собеседник» в 1826 г.
Сопоставив источники в их отношении с текстом «Сказки о царе Берендее», Вольпе пришел к следующему выводу: «Жуковский первоначально хотел ограничиться мотивами пушкинской записи <…> а затем прямо начал пересказывать текст Гриммов» (Ж., II, 471). Более того, именно немецкая сказка оказала, по мнению комментатора, решающее влияние на Жуковского при работе над произведением (Ж., II, 471).
Вывод исследователя был оспорен И. П. Лупановой: «Во-первых, „пересказ“ <…> гриммовской сказки занимает всего 35 строк из 432 строк (по нашим подсчетам — 67, впрочем сюда вплетаются и мотивы пушкинской записи. — С. Б.
) <…> Во-вторых, сказочные мотивы, встречающиеся в этом „пересказе“, не являются специфическими для гриммовского текста: они могут быть обнаружены и в русском сказочном фольклоре». По ее мнению, «включение» фрагмента немецкой сказки в произведение
269
Жуковского «ни в коей мере не дает основания считать гриммовскую сказку источником „Берендея“, равноценным русскому».
Итак, перед нами две точки зрения на вопрос о месте «Милого Роланда» в структуре произведения Жуковского: с одной стороны, несомненное умаление роли той записи народной сказки, которой располагал поэт, а с другой предвзятое отношение к иноязычному источнику, связанное с представлением о «порочащей» произведение неуместности чужого материала в литературной сказке, ориентированной на русский фольклор. Решение этого вопроса может быть найдено путем изучения основного текста и черновых рукописей «Сказки о царе Берендее», а также их сопоставления с пушкинской записью, сказкой братьев Гримм и переводом Жуковского «Милый Роланд». Это тем более необходимо, что Т. Г. Леонова, предпринявшая детальный сопоставительный анализ записи Пушкина с произведением Жуковского, сочла возможным обойтись даже без упоминания «Милого Роланда», тем не менее придя к выводу о том, что автор «Сказки о царе Берендее» «очень точно следует сюжету народной сказки», записанной в Михайловском.
Пушкинская сказочная запись и произведение Жуковского композиционно распадаются на две части: Иван-царевич с Марьей-царевной в подземелье Кощея бессмертного, откуда они бегут (1-я часть), и их возвращение домой, осложненное эпизодом забывания женихом своей невесты (2-я часть). Ц. С. Вольпе был опубликован первоначальный вариант окончания произведения Жуковского, завершающегося в этой редакции побегом героев (Ж., II, 455). По мнению Вольпе, работа над второй частью пушкинской записи в планы Жуковского не входила, поэтому, зачеркнув первоначальный вариант окончания сказки, поэт приступил к «пересказу» «Милого Роланда» (Ж., II, 471). В действительности дело обстояло значительно сложнее.
Описание рукописей «Сказки о царе Берендее», данное Вольпе (Ж., II, 470—471), страдает значительными неточностями, что обусловило характер их интерпретации исследователем. Рукописи сказки хранятся в Рукописном отделе Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Начало произведения до строк «Погоди же! Я доберуся, Друг, до тебя» — ф. 286 (В. А. Жуковский), оп. 1, ед. хр. 30, л. 75 об. — 78 об., 79 об. — 80. На л. 75 об. сбоку обширный план; на л. 80 другой план (опубликован Вольпе — Ж., II, 470). В начале сказки на л. 75 об. дата — «2 авг<�уста>». Продолжение сказки (и до конца) — ф. 286, оп. 1, ед. хр. 35, л. 5 об. — 8. Под первым вариантом окончания (л. 6 об.) дата — «1 сент<�ября>». В конце сказки (л. 
другая дата — «11 сент<�ября>». Авторизованная копия — ф. 286, оп. 2, ед. хр. 22. На л. 1 дата «1831 2 авг<�уста> — 1 сент<�ября>», она отчеркнута. Под чертой — «12 сент<�ября>». На л. 3 первый вариант окончания.
В своей публикации первого варианта Вольпе сослался именно на авторизованную копию. А между тем он наличествует и в черновой рукописи сказки, однако текстуальная ситуация здесь несколько иная. Жуковский намеревался продолжать произведение и после спасения героев из царства Кощея (вторая часть пушкинской записи):
Иван же царевич с своею
Марьей-царевной поехали дале, уже не бояся Боле погони. Вот они едут шажком <2 нрзб
.> Солнце склоняться уж к западу.
Эти строки Жуковский зачеркнул, и лишь далее последовало окончание сказки, приведенное Вольпе. В свою очередь зачеркнув и его, поэт продолжил
270
работу над произведением с тех же самых строк, несколько видоизмененных.
Есть и другое доказательство тому, что Жуковский с самого начала не собирался оставлять работу над пушкинской записью, не исчерпав ее до конца. На первых страницах сказки поэт набросал два плана. В наиболее обширном обращает на себя внимание его заключительная часть: «Город. Забудешь меня. Дитя
. Позабыл.
Свадьба
. Повар. Пирог.
Голубь.
Возвращение. Пир». Окончание другого плана выглядит так: «Город. Свадьба. Повар. Стол. Узнает» (Ж., II, 470). В этих набросках нет ничего от «Милого Роланда» — они представляют собой конспект всей пушкинской записи, включая и финальный эпизод (забывание женихом своей невесты). Один из планов (наиболее обширный) внесен на первую страницу черновой рукописи произведения, что свидетельствует об изначальном намерении Жуковского переработать пушкинскую запись народной сказки полностью. Однако это намерение было оставлено, и Жуковский, вопреки своему первоначальному замыслу, прервал работу над пушкинским конспектом.
Как свидетельствуют рукописи поэта, это был именно перерыв в работе, когда Жуковский, закончив, как ему казалось, произведение, отложил его, а затем вновь вернулся к своей сказке. Современные комментаторы творчества Жуковского (вслед за Вольпе) так датируют это произведение поэта: 2 августа — 1 сентября (Ж., II, 470). Изучение рукописей позволяет следующим образом уточнить датировку этой сказки: 2 августа — 12 сентября. В черновой тетради под первым вариантом окончания произведения стоит дата: «1 сент<�ября>». Жуковский дал перебелить законченное, как ему казалось, произведение, поэтому авторизованная копия и датировалась поэтом первоначально следующим образом: 2 августа — 1 сентября. Именно тогда была создана первая часть сказки — Иван-царевич и Марья-царевна в подземелье Кощея. Однако Жуковский продолжил работу над произведением и, закончив его, поставил в черновой тетради дату «11 сент<�ября>», а в авторизованной копии под датой «2 авг<�уста> — 1 сент<�ября>» написал: «12 сент<�ября>». Ц. С. Вольпе указывал на эти даты (и 11 и 12 сентября), однако, с его точки зрения, они даны Жуковским по новому стилю (Ж., II, 470). Это неверно: 12 сентября — день окончания «Сказки о царе Берендее», когда поэтом были внесены многочисленные исправления в авторизованную копию произведения. В. А. Жуковский, когда жил в России, не имел обыкновения датировать свои произведения по европейскому календарю, о чем свидетельствуют не только тетради с черновиками сказки, но и письма поэта.
Надо, однако, признать, что в трех перечнях, составленных Жуковским с указанием времени создания произведений и включавших в себя «Сказку о царе Берендее», указывается дата «2 авг<�уста> — 1 сент<�ября>». Видимо, перерыв в работе над произведением был значительным (несколько дней), и самим автором «Сказка о царе Берендее» воспринималась некоторое время как законченное произведение, перечни же были составлены до того момента, как была продолжена работа над сказкой.
Сопоставив даты написания царскосельских произведений Жуковского, мы обнаруживаем, что «Сказка о царе Берендее» была закончена поэтом одновременно со «Спящей царевной» (начало работы над ней — 26 августа). В основу «Спящей царевны» легла сказка из сборника братьев Гримм, также переведенная Жуковским и напечатанная в 1826 г. По-видимому, для работы над этой сказкой Жуковский и поторопился закончить своего «Берендея». Вместе с тем «Спящая царевна» поэта помогает нам реконструировать процесс создания первой царскосельской сказки
271
Жуковского. Приступая к ней, поэт предполагал трансформировать всю пушкинскую запись, гриммовскую же сказку он в виду не имел. Мысль о переводе сказки, сделанном в 1826 г., пришла Жуковскому в процессе работы над «Спящей царевной». Более того, «Милый Роланд» в его соотнесенности с пушкинской фольклорной записью настолько вдруг поразил его, что поэт счел необходимым вернуться к работе над «Сказкой о царе Берендее».
Привычно пользуясь сравнительными указателями сказочных сюжетов по системе А. Аарне, никто из исследователей не обратил внимания на точность Жуковского в выборе дополнительного источника произведения: и сказка, записанная Пушкиным, и гриммовский текст относятся к одному типу сюжета. Думается, именно эта близость двух сказок — русской и немецкой — привлекла Жуковского. М. К. Азадовский писал: «Замечательно, что Пушкин один из первых понял международный характер и значение фольклора. И он с особенным интересом останавливается на сюжетах, которые ему были известны и по русским и по западным источникам». Позднее А. Д. Соймонов также отмечал, что обращение Пушкина к тому или иному сказочному сюжету часто объясняется его «распространенностью как в русском, так и западноевропейском репертуаре». С полным правом это может быть отнесено и к Жуковскому, который сумел подметить интернациональный характер сюжетов, привлекавших его внимание. Вместе с тем обращение поэта к «Милому Роланду» было обусловлено и теми сложностями, с которыми он столкнулся в процессе работы над пушкинской записью народного сказочного сюжета.
Присмотримся к тому, как Жуковский следует этой записи. По мнению Т. Г. Леоновой, «он сохранил буквально все сюжетные звенья», за исключением «последнего эпизода сказки (забывание героем своей невесты)». Однако есть еще один эпизод, не замеченный исследовательницей, где поэт отступил от сюжета, записанного Пушкиным: «Прогуливаясь однажды верхом, встретил он старичка, который стал ему пенять за то, что он еще не явился и что срок-де его прошел. Ив<�ан>-Ц<�аревич> требует и получает объяснение от отца своего. 3 раза является ему старик и научает его, куда идти». Обращает на себя внимание некоторая неясность текста: тот ли это старичок, который выманил клятву у отца, сидя на дне колодца, или же иной? где и при каких условиях он является Ивану-царевичу? наконец, зачем он приходит трижды, если объяснение от отца царевичем уже получено? Нельзя не согласиться, что этот фрагмент пушкинской записи конспективен, даже не ясен (именно как конспекты характеризовал пушкинские записи М. А. Цявловский). Мы восстанавливаем его сюжет с помощью иных публикаций данного сказочного сюжета, Жуковский же вышел из положения следующим образом: в его сказке есть «чудный какой-то старик», который пеняет сыну за долг отца (тот же, что и сидел на дне колодца), но нет старика, который приходил бы еще трижды. Поэтому Иван-царевич сам находит дорогу к озеру и обретает в лице Марьи-царевны помощницу только благодаря своей находчивости.
272
Нечто похожее, на наш взгляд, произошло и с тем фрагментом сказки, в который Жуковским был введен эпизод из «Милого Роланда». В пушкинской записи читаем: «Ив<�ан>-ц<�аревич> и М<�арья-царевна> вступают во свое государство. „Забудешь ты меня, И<�ван>-ц<�аревич>, не цалуй ребенка, когда приедешь к отцу к матери, а то забудешь меня“. И<�ван>-ц<�аревич> приезжает к отцу к матери, в восторге цалует ребенка и забывает М<�арью>-ц<�аревну>». По поводу этой ситуации В. Я. Пропп пишет (у него речь идет о сказке из сборника Афанасьева «Морской царь и Василиса Премудрая», которая относится к тому же сюжетному типу, что и записанная Пушкиным): «Здесь вызывает недоумение: что собственно заставляет Василису остановиться на дороге? В сказке нет никаких препятствий, в силу которых она не могла бы просто войти в город вместе с царевичем». Исследователь дал историческое толкование этой ситуации (обряд инициации, мужской дом и т. д.). Понимали необходимость ее объяснения и народные сказители, опиравшиеся при этом на деревенский этикет: «Василиса Прекрасная и говорит: „Ступай, царевич, вперед, доложись отцу с матерью, а я тебя здесь на дороге обожду“». Сравните: «Раньше-то, не смели так, сразу, и с женой заехать». Таким образом, в народных сказках ожидание невестой жениха за пределами родительского дома объясняется крестьянским обычаем. В пушкинской записи мотивировки отказа невесты следовать за женихом нет. Видимо, конспективный характер записи и заставил Жуковского искать свое объяснение действиям сказочных героев.
Гриммовская сказка привлекла поэта разработанностью своих психологических мотивировок: не скромность невесты, не решающейся переступить порог родительного дома своего избранника (это осталось за рамками записи Пушкина), а покорность судьбе (герою суждено ее забыть) объясняет готовность девушки ждать своего жениха. Таким образом, краткость фольклорной записи, которой располагал Жуковский, подводила его, в одном случае, к необходимости ее логического домысливания, а в другом — к поиску иного источника, который давал возможность восполнить не вполне ясный фрагмент текста.
Обратившись к «Милому Роланду», Жуковский опустил начальные эпизоды сказки, связанные с преследованием падчерицы злой мачехой. Каков же характер введения фрагмента из «Милого Роланда» в «Сказку о царе Берендее» Жуковского? Предварительно нужно отметить, что Жуковский при создании произведения ориентировался не на немецкий текст, а на свой перевод, о котором Е. Елеонская писала, что он «весьма близок к тексту немецкой сказки из сборника бр. Гримм, причем обычные для Жуковского изменения в словах и оборотах встречаются постоянно». Однако эти изменения настолько характерны, что именно перевод «Милого Роланда» узнается в «Сказке о царе Берендее», доказательства чему мы приведем в ходе анализа.
Черновые рукописи произведения обнаруживают бо́льшую близость к «Милому Роланду», нежели окончательный текст сказки. По поводу превращения Марьи-царевны в камень (мотив, заимствованный поэтом из немецкой сказки) И. П. Лупанова справедливо заметила: «Жуковский уже в переводе „Милого Роланда“ заменил превращение героини в „придорожный столб из красного камня“ превращением в „красный полевой камень“. Создавая же русскую сказку, он воспользовался образом, характерным именно для русского фольклора: белым камнем». Интересно, что
273
первоначально в черновике сказки камень у Жуковского все-таки был красным:
Ступай, я останусь
Красным камнем, буду стоять на <нрзб.
> дороге.
В процессе работы Жуковский сделал соответствующие изменения и красный камень заменил белым.
Не только эта деталь позволяет говорить нам о большей близости черновой рукописи «Сказки о царе Берендее» к «Милому Роланду». Старик, в избушке которого оказалась Марья-царевна в образе голубого цветка, первоначально был «младым пастушком», причем соответствующие исправления были сделаны Жуковским лишь в авторизованной копии. Сравним тексты. Черновая рукопись: «Шел младой пастушок; он лазурный цветик увидел». «Милый Роланд», пер. Жуковского: «Шел по дороге молодой пастух, увидел голубой цветочек». Наконец, основной текст: «Дорогой в то время | Шел старик; он цветок голубой у дороги увидел» (Ж., II, 48). Однако и в основном тексте осталась в качестве рудимента такая строка: «Проворно с постели | Прянул старик и накрыл цветочек платком» (Ж., II, 48). «Прянуть» в отношении к старику выглядит несколько странно, однако это сочетание приобретает иной характер, если вместо «старик» мы поставим «пастух», как и было в рукописи сказки.
Причина этих изменений ясна. «Младой пастушок» явно противоречит духу русских сказок и тому источнику, который был основой произведения Жуковского. Вместе с тем автор, вероятно, имел в виду и соображения, так сказать, сюжетного порядка. Если «младой пастушок» видит перед собой красавицу, то, естественно, он должен в нее влюбиться, как это и происходит в сказке братьев Гримм. Однако ни в основном, ни в черновом тексте Жуковского подобного мотива нет, а следовательно, персонажу вовсе не обязательно обладать такой характеристикой, как молодость.
В целом следование Жуковского переведенной им сказке не вызывает сомнения. Сравним тексты. «Сказка о Берендее»:
И в то же мгновенье из белого камня
Марья-царевна в лазоревый цвет полевой превратилась. «Здесь у дороги останусь, авось мимоходом затопчет Кто-нибудь в землю меня».
(Ж., II, 48)
«Милый Роланд», пер. Жуковского: «И она превратилась в голубой цветочек и подумала: авось кто-нибудь раздавит меня».
«Сказка о Берендее»:
С той самой минуты
Все не по-старому стало в избушке; чудесное что-то Начало деяться в ней: проснется старик — а в избушке Все уж, как надобно, прибрано; нет нигде ни пылинки.
(Ж., II, 48)
«Милый Роланд», пер. Жуковского: «И с этой минуты в хижине его стало все не по-старому; в ней делались чудеса. Не успеет молодой пастух проснуться поутру, а в хижине его уже все прибрано, пыль обметена».
274
Таким образом, своему переводу «Милого Роланда» Жуковский следовал довольно точно.
Вместе с тем еще Ц. С. Вольпе обратил внимание на соответствие отдельных мотивов пушкинской записи и сказки братьев Гримм (Ж., II, 471). Жуковский постарался максимально использовать это родство в целях достижения эффекта взаимопроникновения двух источников.
Прежде всего обратим внимание на мотивировку «забвения» женихом своей невесты в том и в другом тексте. Если в переводе Жуковского Роланд просто забыл ее («Милый Роланд не возвратился, милый Роланд позабыл о ней»), то в немецкой сказке ситуация была несколько иная: «Als aber Roland heim kam, geriet er in die Fallstricke einer andern, die es dahin brachte, daß er das Mädchen vergaß». Жуковский же в своем произведении сохранил мотивировку пушкинской записи («дитя», как было обозначено в его планах).
Отметим и то, что в «Сказке о царе Берендее» Марья-царевна в образе белого камня ждет своего жениха три дня; в переводе Жуковского было сказано так: «И долго, долго она ждала милого Роланда» (ср. у Гриммов: «Das arme Mädchen stand lange Zeit»). Наконец, если в переводе Жуковского немецкой сказки пастух просит совета «у одной старушки» (ср.: «die weise Frau» — «мудрая женщина»), то в «Сказке о царе Берендее» она становится ворожейкой-старушкой (Ж., II, 48). Все эти изменения находятся в том же русле, что и «белый камень» вместо «красного», «старик» вместо «младого пастушка». Жуковский русифицирует свой немецкий источник, приближая его к иной фольклорной системе. Принципы трансформации им гриммовской сказки сходны с переработкой Жуковским пушкинской записи: он пересказывает немецкую сказку расширительно, дополняя ее реалиями русского сказочного быта и усложняя психологическую характеристику героев произведения.
Подведем некоторые итоги. Основой «Сказки о царе Берендее» была пушкинская запись. Однако воспользовавшись неясностью отдельных эпизодов этой записи, как следствием ее конспективного характера, Жуковский ввел фрагмент своего перевода сказки братьев Гримм, который как бы заполнил пропуск в пушкинском конспекте. Обогащенная новыми деталями и описаниями, немецкая сказка под пером Жуковского переплелась с русской, не исчерпавшей своих сюжетных возможностей. Сохраненный Жуковским мотив «поцелуя ребенка» (следствием которого должно стать «забвение» женихом своей невесты) позволил возобновить дальнейшее повествование уже на основе пушкинской фольклорной записи. Исчерпав привлекший поэта фрагмент немецкой сказки (превращение героини в камень, затем в цветок, жизнь ее в избушке старика, возвращение своего человеческого облика), Жуковский как бы вновь подхватывает оборвавшуюся нить сюжета основного источника и продолжает работу над ним там, где остановился. Таково место каждого из источников в работе Жуковского над «Сказкой о царе Берендее».
По мнению Ц. С. Вольпе, у этой сказки есть и третий источник — былина из сборника Кирши Данилова «Садков корабль стал на море» (Ж., II, 472). И. М. Семенко так объясняет включение былины в число источников произведения: именно в ней «дан образ Кощея бессмертного как царя „подземельного“ или подводного царства, не совпадающий с традиционной трактовкой Кощея в русских народных сказках» и близкий, по ее мнению, персонажу Жуковского. Действительно, Кощей в «Сказке
275
о царе Берендее» не похож на сказочного, привычного нам по русскому фольклору Кощея бессмертного. Вот, например, его портретная характеристика, выправленная поэтом лишь в авторизованной копии:
Иван-царевич отважно
Входит и видит Кощея царя на престоле огромном, Был он в венце из огня, с бородою зеленой; сверкали Глаза, как два изумруда; руки с клешнями. Весь он казался слитым из меди; широкие плечи Были покрыты порфирой, как будто сотканной из легкой Синевы неба.
В окончательном тексте осталось только:
Иван-царевич отважно
Входит: Кощей сидит на престоле в светлой короне; Блещут глаза, как два изумруда; руки с клешнями.
(Ж., II, 42—43)
Ц. С. Вольпе усмотрел прообраз этого персонажа Жуковского в былине Кирши Данилова, а между тем речь в ней идет не о Кощее бессмертном, а о морском царе. Чтобы понять ход размышлений исследователя, остановившегося на этом источнике, обратимся к его аргументации.
Во-первых, указывает Вольпе, в былине «рассказывается о подводном морском царе, предлагающем Садко на выбор одну из своих тридцати дочерей» (Ж., II, 472). Однако эта загадка есть и в пушкинской записи, поэтому у Жуковского не было необходимости искать ее в «Древних российских стихотворениях», тем более что мотив этот относится к числу распространеннейших в русском фольклоре. Кроме того, условия выполнения ее в былине отличны от сказочных: дочери морского царя не похожи друг на друга лицом. Вольпе пишет: «Сходство <…> есть в наименовании Кощея „подземельным царем“ (подводный или поддонный морской царь)» (Ж., II, 472). Почему же выражение «подземельный царь» должно означать «поддонный морской царь»? На это в сказке нет и намека, Кощей приглашает Ивана-царевича «к нам в подземельное царство» (Ж., II, 43). С другой стороны, в былине есть просто «морской царь», никак иначе он не называется. «Описание подземельного дворца Кощея, — считает Вольпе, — также очень похоже на характеристику дворца морского царя» (Ж., II, 472). Вот единственное изображение «дворца» морского царя, которое дано в былине:
Пошел Садко подле синя моря, Нашел он избу великую, А избу великую во все дерево, Нашел он двери, в избу пошел. А лежит на лавке царь морской.
Далее: «Гнев подземельного царя Кощея, — пишет Вольпе, — заставляет дрожать своды подземного царства (ср. с гневом морского царя)» (Ж., II, 472). К сожалению, задача эта (сравнить) невыполнима, ибо морской царь в былине не гневается вообще, а лишь пляшет, радуясь приходу Садко, отчего «сине море сколыбалося». Однако у Ц. С. Вольпе все же есть аргумент, заслуживающий серьезного внимания.
Исследователь пишет: «Именно потому, что Жуковский переиначил в своем Кощее образ морского
царя, признаками его Кощея являются атрибуты сказочной символики, связанные именно с представлениями о морском царстве <…> Характерно, что Кощей вымогает у Берендея обещание, сидя на дне колодца в
воде
» (Ж., II, 472). Он отметил и такие
276
детали в портрете Кощея: «Глаза, как два изумруда; руки с клешнями». Казалось бы логично предположить, что столь необычная портретная характеристика перешла к нему от прототипа — былинного морского царя, однако и в тексте Кирши Данилова подобных деталей нет. Попробуем в поисках прототипа этого персонажа вновь присмотреться к тому сказочному сюжету, над которым работал Жуковский.
В сравнительных указателях он обозначается под заголовком «Чудесное бегство». В аннотациях к сюжету, составленных Н. П. Андреевым и В. Я. Проппом, указывается, что противником героя (царевича) в сказке является водяной царь. Лишь в последнем, наиболее авторитетном ныне указателе сказочных сюжетов сделано существенное дополнение: клятва у отца юноши может быть выманена чертом, чародеем и др. Это дополнение, внесенное в указатель сравнительно поздно, свидетельствует о редкости сказок, где в качестве злодея выступает не водяной царь. Пушкинская запись относится к их числу. Однако кем же является злодей, пытающийся погубить царевича в услышанной Пушкиным сказке? Он не подходит ни под одну из рубрик, названных в упомянутых нами указателях. В «пролуби» «некоторого царя» хватает за бороду «кто-то» (некое сказочное существо), далее этот «кто-то» один раз назван «сердитым стариком» и шесть раз просто «царем». Где же царствует «сердитый старик»? Читаем: «Сходят они в подземельное царство». Следовательно, «сердитый старик» — владыка именно подземельного царства (редчайший вариант в русском сказочном фольклоре). Однако этот подземельный царь в начале сказки почему-то сидит в колодце, где и выманивает клятву у Берендея. А в таком случае почему бы ему не иметь клешни, зеленые глаза и бороду, если он время от времени меняет свое подземельное царство на «пролубь»?
Жуковский был очень логичен в своей работе над пушкинской записью, а исходил он в развертывании сказочного сюжета из нее, не превнося в произведение былинных сюжетных мотивов. С помощью своей фантазии поэт развил то, что было заложено в записи Пушкина. Остается неразрешенным лишь вопрос: почему этот персонаж Жуковского назван Кощеем бессмертным? В пушкинской записи это просто царь, однако сказочного героя следовало наделить именем, и Жуковский нарекает владыку подземельного царства Кощеем. В этом, между прочим, сказалось недостаточное знание Жуковским русского фольклора: он не ощущал, насколько был далек образ, созданный им, от Кощея подлинных народных сказок.
Интересна история имени другого персонажа Жуковского — царя Берендея. Как указывает К. В. Чистов, оно «встречается в русской сказке, но, вероятно <…> попало в устную традицию под воздействием известной сказки В. А. Жуковского». В таком случае встает вопрос: откуда же пришло имя Берендей в сказку поэта? Неожиданный свет на его происхождение проливают стихи одного из современников Жуковского, известного поэта-графомана Д. И. Хвостова, обратившегося к поэту с посланием, в котором он попытался наделить вымышленный сказочный персонаж вполне реальным местожительством — на берегах Кубры, где находилось имение Хвостова. Река эта, неоднократно воспетая в его стихах, протекает неподалеку от Берендеева болота (ныне Переславль-Залесский район Ярославской области):
277
Ты знаешь ли, что встарь Кубра моя Кубарилась в его могучем царстве? Царь Берендей, при пышности, богатстве Едва ль не там бородку прищемил?
Шутливое предположение Хвостова было, по-видимому, верным. Имя сказочного героя пришло в произведение Жуковского из легенды о царстве «счастливых берендеев», которую впоследствии использовал А. Н. Островский в своей «Снегурочке». По преданию, неподалеку от Переславля-Залесского существовал в древности богатый город берендеев, на месте которого ныне находится Берендеево болото. Владел же этим городом, согласно легенде, могущественный царь Берендей. Хвостов поясняет: «Помещик села Петровского Николай Петрович Макаров, осушая болото Берендеево, ему принадлежащее, нашел признаки древнего города или селения, где открыл будто обломки деревянной мостовой, груды каменьев, городской земляной вал и расположение улиц».
По-видимому, первые упоминания об этом городище появились в нашей литературе в конце 1810-х годов. Неоднократно писал о нем М. Н. Макаров. В его «Журнале пешеходцев», вышедшем в 1830 г. (отрывки из него печатались ранее в «Дамском журнале»), мы находим несколько строк о «древнем берендеевом царском колодце», получившем свое название благодаря Екатерине II: во время путешествия по России ей довелось испробовать чудесной водицы из этого колодца. По-видимому, Жуковский, работая над сказкой, опирался на эти упоминания о Берендеевом царстве. Более того, возможно, что он попытался дать свое, «сказочное» объяснение обстоятельствам, благодаря которым колодец, находившийся близ легендарного города, получил название «царского» и «берендеева».
Предание о царстве берендеев привлекло Жуковского своей исторической основой: берендеи (торки, клобуки) упоминаются в русских летописях XI—XII веков, о них сообщал в своей «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин. Придав «некоторому царю» пушкинской записи имя Берендея, Жуковский тем самым попытался слить воедино фольклорный и исторический элементы. Попытка их синтеза удалась: легендарный царь Берендей вслед за произведением Жуковского прочно вошел в русскую сказочную традицию. Следовательно, мы имеем дело с усвоением фольклором сказки литературной — выразительное свидетельство того, что первый опыт Жуковского в новом жанре оказался в высшей степени удачным.
Творческая история «Сказки о царе Берендее» обнаруживает специфические для историко-литературной эпохи особенности в работе с фольклорным материалом. Это прежде всего стремление опереться на «живое», из уст народа услышанное слово. Литературная сказка мыслится в строгих жанровых рамках «прототипа», а отсюда точность в передаче подлинной сюжетной линии и смелость в прорисовке деталей и характеров, присущая автору «Сказки о царе Берендее». Русская литературная сказка в фольклорном стиле обеспечивала свою самобытность, непохожесть на иные западноевропейские образцы жанра именно непосредственной опорой на народнопоэтический
278
материал. И в этом смысле работа Пушкина и Жуковского, двух зачинателей этого жанра в России, глубоко знаменательна.
Вместе с тем, в ходе дружеских контактов двух царскосельских «сказочников» был, по-видимому, поднят широкий круг вопросов, включавший в себя не только самую возможность проникновения в сознание носителей русского фольклора, но и переработку в соответствующем жанру ключе иноязычных фольклорных элементов, близких к русским сказкам. Без учета этого обстоятельства нельзя понять поиски в этом жанре Пушкина и Жуковского как 1831 г., так и последующих лет.
—————
