- Сочинения
- По литературе
- Пушкин
- История создания повести Выстрел
Произведение является четвертой повестью, входящей в цикл, созданный писателем под названием «Повести покойного Ивана Петровича Белкина».
В первом варианте повесть пишется автором состоящей из одной части, описывающей дуэльный поединок, а в финале произведения писатель делает отметку о том, что окончание повествования утеряно, тем самым давая понять, что продолжения не последует. Однако впоследствии писатель создает вторую главу, решив закончить повесть возможностью героя-противника осуществить свою месть.
Сюжетная линия повести является автобиографичной, поскольку описанный случай взят из собственной жизни поэта, поэтому прототипами произведения представляются сам писатель и его знакомый военный по фамилии Зубов, которого поэт уличил в нечестности во время проведения карточной игры. В ответ на обвинения писателя оскорбленный офицер вызывает поэта на дуэль.
Данная неприятная ситуация возникает у писателя за несколько лет до сочинения повести. В жизни поэт, прибыв на поединок, спокойно с равнодушным видом кушает черешню и не обращает внимания на совершенный противником выстрел, который, к счастью, оказывается промахом. После чего поэт отказывается от своего права на выстрел, чем естественно раздражает второго участника дуэли, желающего соблюсти дуэльные правила. В повести писатель дает возможность противнику реализовать свое право дуэлянта для отмщения обидчику и именно выстрел становится центральным звеном повествования в произведении.
Кроме того, с точки зрения литературоведов, образ Сильвио имеет в качестве прототипа еще одного товарища писателя, которым становится знаменитый в то время дуэлянт Липранди, являвшийся широко известным лингвистом, познакомившийся с поэтом в период его молдавской ссылки.
Произведение имеет два эпиграфа, которые представляют собой отрывок из стихотворения Баратынского, а также выдержку из сочинения Бестужева-Марлинского, хотя в первоначальном варианте писатель думает об использовании в качестве эпиграфа цитату из собственной поэмы «Евгений Онегин», но при написании повести меняет свой выбор.
Публикация сборника повестей осуществляется без указания имени автора со ссылкой о том, что повести издаются именно поэтом. Цикл повестей встречается литературным обществом посредственно, однако произведение, рассказывающее о дуэли, оценивается среди остальных повестей современниками положительно.
Тест с ответами: “Выстрел” А.С.Пушкин
1. Произведение «Выстрел» было написано в: а) 1830 + б) 1820 в) 1825
2. В какой цикл вошло произведение «Выстрел»: а) «Маленькие трагедии» б) «Повести Белкина» + в) «Офицерские истории»
3. Укажите жанр произведения: а) Рассказ б) Роман в) Повесть +
4. К какому литературному направлению относится произведение: а) Реализм + б) Модернизм в) Классицизм
5. Повествование в произведении «Выстрел» от лица: а) Графа Б*** б) Сильвио в) Рассказчика +
6. Наибольшей страстью Сильвио было: а) Игра в карты б) Стрельба из пистолета + в) Прекрасные дамы
7. Этот случай пошатнул репутацию Сильвио среди военных: а) Сильвио проиграл крупную сумму денег и не захотел отдавать долг б) Сильвио вызвал ради шутки на дуэль слабого противника в) Сильвио не отомстил офицеру, бросившему в него подсвечник +
8. Сильвио завершил первый поединок с соперником, не выстрелив в ответ потому, что: а) Сильвио взбесило равнодушие противника + б) Сильвио узнал в нем родного брата в) Сильвио испугался, что может убить человека
9. Сильвио получил письмо с таким содержанием: а) Соперник Сильвио погиб на дуэли б) Отец Сильвио был при смерти в) Соперник Сильвио собирается жениться +
10. Этот предмет являлся памятником последней встречи Сильвио и графа: а) Забытый Сильвио пистолет б) Простреленная картина + в) Простреленная фуражка
11. Он всегда шутит, графиня, однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить…», речь идет о: а) Графе + б) Сильвио в) Молодом офицере
12. Сильвио не выстрелил в графа во время второй их встречи потому, что: а) Не хотел пугать жену графа б) Было довольно увиденных смятения и робости графа + в) Пистолет Сильвио оказался неисправным
13. Слова: «Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести» принадлежат: а) Сильвио + б) Рассказчику в) Графу
14. Какую ведущую тему поднимает автор в повести «Выстрел»: а) Тему войны и чести б) Тему родной природы в) Тему роли судьбы и случая +
15. Офицеры армейского полка познакомились с: а) Сильвио + б) Фёдором в) Адрианом
16. Таинственный человек ранее служил: а) В армейском полку б) В гусарском полку + в) В военно-морском флоте
17. Гостеприимный хозяин угощал офицеров: а) Вином б) Водкой в) Шампанским +
18. Чем владел Сильвио на высшем уровне: а) Рукопашным боем б) Стрельбой из пистолета + в) Борьбой
19. Что думают офицеры о Сильвио: а) Что он бедняга б) Что его выгнали за злой нрав в) Что он кого-то застрелил +
20. Офицеры в гостях играли: а) В нарды б) В карты + в) В шахматы
21. Молодой офицер, подозревая Сильвио в ошибке в подсчёта банка: а) Запустил в голову шандалом + б) Оскорбил в) Ударил его
22. На выпад офицера Сильвио отреагировал так: а) Ударил б) Попросил уйти + в) Вызвал на дуэль
23. Сильвио, когда получил пакет, находился: а) За столом б) На балу в) В полковой канцелярии +
24. Получив пакет, Сильвио сказал: а) Что будет драться б) Что он уезжает + в) Об очередном ужине
25. Кто пришел в полк, когда Сильвио служил там: а) Двоюродный брат Сильвио б) Сын офицера в) Богатый и знатный парень +
26. Новичок обидел Сильвио таким образом: а) Сделал подножку б) Дал пощёчину + в) Оскорбил словесно
27. На рассвете после происшествия состоялась: а) Дуэль + б) Драка в) Борьба
28. Куда противник Сильвио попал при выстреле: а) Он промахнулся б) В товарища Сильвио в) В фуражку +
29. Сильвио возмутило: а) Равнодушие противника + б) Злорадство противника в) Смелость противника
30. Куда попал граф, стреляя в Сильвио: а) В руку б) В корзину + в) В фуражку
23
О. Я. ПОВОЛОЦКАЯ
«ВЫСТРЕЛ»: КОЛЛИЗИЯ И СМЫСЛ
Я выстрелил и, слава Богу, дал промах.
Конкретное событие, положенное в основу повести «Выстрел», — это история поединка Сильвио и графа; смертельная вражда, окончившаяся неожиданно счастливым исходом. Граф, приговоренный к смерти своим неумолимым врагом, оказывается им же помилован. Такова фабула этой повести. Чтобы понять смысл рассказанного, выяснить пафос писателя Белкина, выбравшего именно этот живой жизненный материал для своей повести, необходимо, чтобы фабула наполнилась конкретным историческим, социальным, индивидуально-психологическим содержанием. Причиной поединка графа с Сильвио явилась ненависть к графу Сильвио. Мотивы этой ненависти нуждаются в осмыслении.
Язык самосознания Сильвио, язык его самоопределений представлен в повести в рассказе самого Сильвио. Самое существенное в Сильвио — это то, что он бывший гусар. Причем гусарство Сильвио — это не только его социальная определенность, но и доминанта его самосознания. Свой рассказ о себе Сильвио начинает с такой детали: «Я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым». В стихах Д. Давыдова Бурцов назван «гусаром гусар», значит, Сильвио, оспаривающий первенство в одной из первых «гусарских добродетелей» (пьянстве) у самого образца и эталона всех гусаров, сам воплощал в себе когда-то (в своих поступках, в своей внешности, в образе жизни) весь неписаный кодекс гусарского поведения, сам в своем полку являлся ориентиром для офицерской дворянской молодежи.
Для понимания процессов, происходивших в среде русского европеизированного дворянства начала XIX века, осмысление феномена «гусарства» имеет огромное значение. «Гусарство» как способ самоосуществления, как тип поведения, как жизненная
24
позиция имеет свою эстетику, свою культурную почву и прямо связано с живым процессом усвоения идей европейской культуры русской дворянской молодежью. Когда в культурном сознании нации появилась оппозиция «поэзия — проза», тогда эстетика гусарства оказалась отождествленной с поэзией в жизни, т. е. под влиянием идей европейского романтизма сфера поэзии стала пониматься не узко литературно, как лишь писание стихов, но гораздо более широко: как заявленная во всем образе жизни гусара свобода от норм и правил жизни всего остального, «негусарского» мира. Поэзия гусарства противостоит бытовой жизни, этикету, любой регулярности жизни. (См. ст. В. Э. Вацуро «Денис Давыдов — поэт» в кн.: Денис Давыдов. Стихотворения. Л., «Советский писатель», 1983).
Тип «образцового» гусара — повесы, пьяницы, дуэлянта, отважного удальца, не дорожащего ничем, кроме своей гусарской чести, — сложился под влиянием исторической необходимости выработать новую этику, с новой иерархией ценностей, оправдывающую жизнь человека не через его унаследованную, фамильную помещенность в жизни, но через его личные свойства и качества. Конечно, от демократизма гусарского застолья до сознательного политического движения декабристов расстояние огромно, однако поэзия гусарской свободы — это та почва, которая подготовила многие явления в русской истории XIX века. Понимание свободы как высшей ценности человеческой жизни, заявленное европейской постренессансной культурой, начинало осваиваться в России с гусарских «шуток», тех проделок и проказ, далеко не безобидных для всего остального, «негусарского» состава действительности, образцы которых очень выразительно представлены в повестях Белкина (самые яркие из них — гусар Бурмин венчается с чужой невестой, гусар Минский увозит дочь станционного смотрителя, обманывая отца). Смысл этих шуток в том, что гусар, благодаря своей ловкости, уму, отваге, берет от жизни то, что он хочет, завоевывает сам себе то, на что с точки зрения всего остального мира он не имеет права. Настоящий гусар всегда победитель, завоеватель, причем важен ему не конечный результат, а сам способ жизни: от победы к победе, и поэтому идеальный гусар по-своему бескорыстен: он стремится не к богатству, не к браку, не к карьере, а только к славе и к победе, которая всегда знак превосходства личности над обстоятельствами
25
жизни. Одним из следствий таковой жизненной программы является то, что идеальный гусар всегда смеется, и самой большой жизненной катастрофой для него будет смех других над ним. Настоящий гусар не может быть смешным, осмеянным; этого не позволяет ему тот негласный кодекс чести, который требует вызвать на дуэль насмешника; выражаясь на поэтическом гусарском языке, можно сказать, что оскорбление должно быть смыто только кровью. (Как пример типичного гусарского поведения, защищающего гусара от возможности быть осмеянным, можно привести строки из автобиографии Д. Давыдова: «В лета щекотливой юности Давыдова малейшее осуждение глянца сапогов, фабры усов, статей коня его бросало его руку на пистолеты или рукоять его черкесской шашки».
Сильвио начинает свой рассказ так: «Вы меня знаете, я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстью». Это первое и самое существенное самоопределение Сильвио. По тому, как Сильвио ценит свое первенство, и по тому, как он тщательно скрыл от всех свое происхождение, состояние, настоящее свое имя, можно понять, что слава в среде товарищей по службе и первенство для него имеют смысл личной победы над несчастливыми обстоятельствами его рождения. Нужно понимать, что Сильвио сделал все, чтобы преодолеть ущербность своего, по-видимому, плебейского происхождения: он заставил всех уважать себя, бояться себя, обожать себя, восхищаться собой, и вопрос о его происхождении был снят сам собой. Подполковник в отставке И. Л. П., рассказчик повести «Выстрел», замечает: «Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать».
Первенство Сильвио осуществляется в кругу замкнутого пространства гусарского полка. Появление графа внесло в поле зрения Сильвио другой масштаб измерений.
В повести даны знаки-ориентиры, по которым можно судить о том, что неравенство между героями не фиктивно, оно действительно существует. Это реальное неравенство не преодолено и не может быть преодолено личными усилиями героев и остается, даже когда их внутренний человеческий конфликт исчерпал себя. Сильвио — человек неродовитый; происхождение и подлинное его имя никому не известно; безбытность его безусловна. Безбытность нужно понимать как отсутствие укорененности в
26
жизни, отсутствие почвы: у Сильвио нет семьи, дома, родителей, он не женат, его личные вещи — два чемодана в тележке. Имеет большой смысл указание в повести на его отношения с книгами: они для него не являются культурной ценностью: «У него водились книги, большею частью военные и романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад, зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой». Такое отношение к книге свидетельствует о не слишком широком культурном кругозоре героя. Граф представлен в повести принципиально иначе. Еще до нашего знакомства с ним лично происходит знакомство с его кабинетом, где шкафы с книгами, бронзовые бюсты, картины и предметы роскоши указывают на то, что за личностью графа — большое, неочерченное поле исторической и культурной жизни всего человечества. В эту жизнь граф принят по праву рождения как законный наследник: вся европейская цивилизация и культура к его услугам, ему открыты и доступны все достижения человеческого гения. Если Сильвио — это только он сам и предстательствует в жизни он всегда только за самого себя, то за графа поручился весь порядок действительности, признающий его законное право на все богатство жизни, на все ее возможности; граф не равен самому себе. Ясно, что культурно-исторический кругозор, определяющий их поведение, различен.
Состязаясь с графом, Сильвио оказывается вынужденным ощутить искусственную ограниченность сферы своего бытия, осознать относительность своего блестящего первенства по отношению к каким-то другим масштабам жизни. Аристократ с громким именем, богатый, воспитанный в свете, граф в гусарский полк пришел из того мира, который для Сильвио недоступен, неизвестен и полностью закрыт. Демократизм гусарского братства делает равными аристократа графа и плебея Сильвио по тому кодексу гусарской этики, которая признает лишь свободное состязание в личных заслугах и отменяет все привилегии, полученные по наследству. Однако Сильвио не может согласиться на дружбу с графом, с этим «блестящим счастливцем».
Нельзя ненависть Сильвио к графу считать просто завистью самолюбивого плебея к успехам родовитого богатого аристократа; проблема глубже просто психологического конфликта. Дружба с графом для Сильвио невозможна, ибо реального равенства между ними нет, драма Сильвио в том, что он может быть только
27
первым, чтобы не быть неравным, чтобы не проявилась его ущербность. Сильвио мучительно ощущает свою обреченность на первенство, оно ему жизненно необходимо для сохранения дистанции между собой и всем остальным миром. Дружба и равенство невозможны для Сильвио, потому что в дружбе человек открывается другому; пространство же внутренней жизни Сильвио ни для кого не может быть доступно.
Сильвио, приняв холодно графа, выясняет реальную цену личных качеств соперника. Выясняется, к отчаянию Сильвио, что граф может без сожаления от него удалиться, что он не нуждается в помощи «кумира полка», чтобы самому добиться блистательного успеха. Первенство Сильвио поколебалось, он мучительно сознавал, что все, что он считал безусловным, например безусловность его хладнокровия, отваги, воли, ума, уничтожалось просто фактом наличия в полку «блистательного счастливца». Н. Я. Берковский очень точно замечает: «Существенно, что соперник Сильвио, аристократ и богач, и сам как таковой многого стоит: он красив, даровит, отважен. Сильвио не позволено думать, что в состязании с графом против него одни только внешние преимущества. Ему не позволено и думать, что здесь ведется борьба между личностью и личностью. Мучительно для Сильвио, что в графе границы между родовым и личным постоянно пропадают. Превосходство графа потому и превосходство, что графу помогают силы многие и разные, личные силы складываются с родовыми, социальными… Граф идет по жизни легко, у него спокойствие человека, за которого поручились род, каста, весь порядок общества, каким он был и есть. Что бы граф ни делал, у него всегда запас возможностей. Перед графом всегда запас выбора».
Сильвио ищет ссоры с графом, надеясь, поставив его к барьеру, обнаружить в нем тайные слабые места. Сильвио провоцирует ссору эпиграммами на графа, но граф выигрывает и это состязание: его эпиграммы оказываются неожиданнее и острее, чем у его врага. Сильвио чувствует, что не может задеть графа, заставить его признать реальность Сильвио, значительность фигуры Сильвио, важность объявленной ему Сильвио войны. С точки зрения гусарского полка, внутри этого мира, ссора с Сильвио была событием весьма немаловажным, но граф мог позволить
28
себе ее не заметить. Ненависть Сильвио истоком своим имеет не зависть, она сущностна, бытийственна, онтологична, ибо в ней беспомощность жертвы, мучение человека, реальность существования которого отменяется, это ненависть убиваемого к своему убийце. Чтобы Сильвио мог изжить этот конфликт, чтобы он мог найти в себе новые основания для сохранения самоуважения, ему необходимо пережить переворот в собственном сознании, выйти за пределы герметичного мирка гусарского полка, выяснить свою значительность и жизненную состоятельность перед лицом открытого пространства всей жизни. Узкий мир гусарства не спас Сильвио от внутренних коренных проблем его самосознания, из которых основная — как вопреки унизительному плебейскому происхождению поместить себя в мире безусловно и абсолютно достойно?
Наконец ссора с графом состоялась, но в полностью невозможной для Сильвио форме. Весь внешний, очень продуманный, облик Сильвио, тот ореол романтической, необычной, недоступной, сильной личности, который создал Сильвио вокруг своей персоны, оказался разрушенным в тот момент, когда прозвучала пощечина; стало до очевидности ясно, что все «блистательное первенство» Сильвио не было надежным гарантом от чудовищно унизительной участи — быть битым по лицу, и притом публично, в обществе дам. Для Сильвио пощечина — это катастрофа, ибо пощечина — это уже не кодовый язык чести, здесь прочитываются другие смыслы из области совершенно иных человеческих отношений: прямое рукоприкладство (дать обидчику в ухо, в глаз, в рыло) — это, во-первых, черта простонародная, а во-вторых, барская по отношению к холопу. Та легкость мгновенной реакции, с которой граф ударил Сильвио, про которую Сильвио потом скажет: «шутя дал мне пощечину», — это вся полная мера соприродного графу барства, которое проявляет себя абсолютно непосредственно, безрефлексивно, хочется сказать, простодушно, в тот момент, когда он бьет Сильвио по лицу. Это невозможно доказать, но кажется совершенно очевидным, что Сильвио никогда и никого бы не мог ударить по лицу, — в то время как хладнокровно и безжалостно убить обидчика ему не составляет труда.
Для Сильвио, изнутри его гусарского мировоззрения, дуэль — это та единственная ситуация, в которой действительно
29
разрешается проблема первенства. Для Сильвио дуэль — это высокая поэзия, ритуальное действие, он бесконечно озабочен самой обстановкой дуэли. Для Сильвио, как он понимает дуэль, это ситуация самого последнего жизненного серьеза, где перед лицом смерти стоят равные друг другу соперники и выигрывает более хладнокровный, более сильный духом, более меткий и более храбрый. Дуэль — это единственная ситуация в жизни, где шутка неуместна.
Граф же низводит дуэль с Сильвио до низменной прозы, полностью профанируя своим поведением именно торжественность и важность, с точки зрения Сильвио, ситуации их дуэли. Сильвио пришел с тремя секундантами на рассвете; граф заставил себя ждать, пришел только с одним секундантом, «когда солнце взошло и жар уже наспевал», и с полной фуражкой черешен. Стоя под выстрелом смертельного врага, граф ест ягоды, выбирая те, что поспелей, а косточки выплевывает так, что они долетают до Сильвио. Все его поведение призвано выразить то, как мало он потревожен фактом существования смертельного своего врага; больше того, оно буквально реализует расхожее выражение «наплевать мне на …». Граф показывает, что в его кругозоре факт существования Сильвио может быть лишь поводом для шутки. Отдав графу свое право первого выстрела, Сильвио стал мишенью для меткого стрелка, который «шутя … прострелил фуражку». Этот выстрел оказывается не менее страшен для Сильвио, чем пощечина, ибо он недвусмысленно демонстрирует, насколько смертельная опасность, исходящая от Сильвио, не беспокоит графа. У Сильвио было одно оружие в жизненной борьбе: он постоянно показывает готовность к бою, он всегда готов наказать смертью своего обидчика, его гордость всегда была под охраной его бесстрашия; первенство Сильвио в полку не в последнюю очередь обеспечивалось именно опасностью, от него недвусмысленно исходящей. Граф не дорожит жизнью в той же мере, в какой ею не дорожит Сильвио. Однако все его поведение однозначно доводит до сведения Сильвио, что тот может его убить, но это еще не повод для графа, чтобы обратить на Сильвио свое внимание. Поведение графа на дуэли вполне инфернально, он сумел провести Сильвио по всем кругам ада его собственной несвободы; хотел ли он или не хотел, но он указал Сильвио, что все притязания последнего на значительную роль свободного и обладающего
30
полноценной реальностью человека сами по себе ничего не значат; у Сильвио нет способа заставить графа признать его, Сильвио, реальность.
Изначальная жизненная установка Сильвио — в его претензии на абсолютное первенство среди людей. Но дуэль с графом выяснила отчетливую границу, за которой простирается жизненное пространство, абсолютно недоступное Сильвио такому, какой он есть. Сильвио недвусмысленно показано, что существует некий герметичный мир со своей культурой и своим идеалом человека и что для этого мира Сильвио неприемлем как человек «дурного тона». Своим поведением на дуэли граф как бы сказал Сильвио: «Ты ненавидишь меня за то, что я родовит, богат, красив, блистателен и отважен. Да, я счастлив всем этим, что ж, убей меня, но это ни на шаг не приблизит тебя ко мне, ибо ты плебей и мотивы твоей ненависти не высокие, а низкие».
Смеясь над Сильвио, граф провоцировал прямую бешеную реакцию, но Сильвио понял, что выстрел по графу в момент их первого поединка невозможен, ибо этот выстрел заранее графом осмеян как «плебейство» и «несвобода». Сильвио сумел в тот момент не выстрелить, ибо он понял, что выстрел этот не разрешает его жизненной проблемы. Так завязывается в повести «Выстрел» сюжет поединка Сильвио с графом, и конфликт героев оказывается выражением очень значительных исторических, социальных и общечеловеческих противоречий русской действительности.
Нельзя не отметить, что если Сильвио сознательно воплощает в своей жизни эстетику романтического героя — демонической личности, у которой отсутствуют человеческие слабости, человека, полностью преодолевшего страх смерти, лицо вне времени и пространства, с загадочной судьбой, с ореолом таинственности, — то и в поведении графа сознательно воплощена эстетика классической аристократической судьбы избранника и любимца Фортуны. Юный граф — поэт в жизни не менее, чем Сильвио, и его поведение на дуэли — это блестящая смертельная игра, демонстрация полной неуязвимости, абсолютной самодостаточности, полного превосходства над всем и всеми, полное презрение ко всему, включая и собственную смерть. Перед нами уже почти не человек, а юный бог — свободный и смеющийся, не знающий ни жалости, ни страха.
31
В первом столкновении с графом Сильвио проиграл: цельный поэтический образ «гусара гусар» оказался разрушенным. Сильвио потому и выходит в отставку, что после опыта столкновения с графом гусарский мир стал тесен ему, военная служба обессмыслилась, гусарство уже не спасало его самолюбия. Новая поэтическая, демоническая роль Сильвио будет осуществляться в другом жизненном пространстве. Мщение Сильвио — стать карающим орудием судьбы в жизни «блистательного счастливца» в самый счастливый момент жизни графа — момент его счастливой женитьбы. План Сильвио — это план вторжения в ту закрытую для него, плебея, сферу жизни, от имени которой он получил пощечину, был осмеян и морально уничтожен.
Мерой невозможности для Сильвио жить, не ответив на оскорбление, является полная подчиненность всего строя его жизни в течение шести лет только этой его идее. После первого поединка с графом жизнь Сильвио тайно от всех оказалась слитой воедино с жизнью графа, он уже не принадлежал самому себе, не мог свободно распоряжаться своей жизнью и даже отказался драться с «пьяным сумасбродом Р», дав повод разочароваться в своей храбрости молодым армейским офицерам (поступок немыслимый для молодого Сильвио). Сам Сильвио, объясняя это, скажет: «Я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет назад я получил пощечину, и враг мой еще жив». Уезжая мстить, Сильвио произносит такие слова: «Посмотрим, так ли равнодушно он примет смерть перед свадьбой, как ждал ее за черешнями». По-видимому, никто — ни читатель этой повести, ни рассказчик, ни сам Сильвио — не сомневается в том, что графа от смерти может спасти только чудо.
Свою ненависть к графу сам Сильвио принимает за желание убить врага, но не труп врага оказывается нужен Сильвио; если бы ему был нужен мертвый враг, то он не отложил бы вожделенное убийство на неопределенный срок. Сильвио необходимо изыскать ту жизненную ситуацию, в которой граф не сможет не посчитаться с его бытием, с фактом его существования.
История второго поединка рассказана в повести «Выстрел» самим графом. С первых же слов графа: «Этому дому я обязан лучшими минутами своей жизни и одним из самых тяжелый воспоминаний», — намечена важнейшая тема его жизни — счастливого брака по любви. Эта тема поддержана впечатлением рассказчика,
32
посетившего дом графа и видевшего красавицу графиню, а также лад и мир в отношениях супругов. Сильвио появляется в доме графа с требованием жизни последнего в тот момент, когда жизнь графа уже ему не принадлежит. Сильвио вторгается в сферу жизни графа в качестве «неумолимого рока», является злым гением, демоном смерти из давно забытого прошлого, и если пафос этого вторжения состоял для Сильвио в том, чтобы доказать свою реальность, свою значительность, то он достиг этого с первой же минуты своего появления. Граф приходит в ужас: «Я почувствовал, как волосы стали вдруг на мне дыбом». Но прежде чем граф успел так страшно испугаться, узнав Сильвио, он заставил пережить своего врага не менее драматический ужас — тем, что не сразу узнал его. «Ты не узнал меня, граф, — сказал он (Сильвио. — О. П.
) дрожащим голосом». Страшнейшая возможность намечается здесь для Сильвио — оказаться просто неузнанным. Если бы граф действительно забыл своего врага, то это был бы самый трагический для Сильвио приговор, полная отмена его реальности, полный отказ ему в праве на существование в сфере жизни графа. (Если бы здесь оканчивалась повесть, то это сюжетное положение констатировало бы наличие фатальной недоступности, полной изолированности от всей остальной действительности аристократического слоя русской жизни, полную сословную герметичность и абсолютную детерминированность человека в России его социальной принадлежностью. Это был бы страшный приговор России. Неузнанный Сильвио оказался бы в положении трагического героя, его притязания на роль вершителя справедливости путем уничтожения врага были бы оправданы.) Но граф узнал Сильвио, более того, он без колебаний признал его право выстрела, отмерил двенадцать шагов и встал безоружный под пистолет смертельного врага, который шесть лет ждал своего часа. Граф просит только об одном, «стрелять быстрее, пока жена не воротилась». «Все мысли мои были об ней», — рассказывает граф. Вся эта новая дуэль проходит под знаком сначала тайного, а потом явного присутствия графини, женитьба графа определяет всю ситуацию второго поединка. Граф сразу же вводит в круг сознания Сильвио факт своего нового семейного положения, упоминая о своей жене, граф делает Сильвио участником своей жизни, открывая ее внутреннее пространство, то есть Сильвио сразу же получает
33
именно то, в чем ему было когда-то отказано; и Сильвио медлит. Хотя он видит, что граф испуган, смятен, робок, что от прежней спеси «блистательного счастливца» не осталось и следа, — роль, которую сейчас играет Сильвио, слишком похожа на роль убийцы, роль низкую и унижающую его достоинство. Снова предлагая тянуть жребий, Сильвио реабилитирует себя, но проводит графа через мучительное испытание: впервые в жизни граф оказывается в положении безвыходной несвободы, унизительной и страшной для него. Он вынужден пройти по тем кругам ада этой несвободы, по которым он когда-то насмешливо провел Сильвио. Согласие на повторную жеребьевку — это нарушение кодекса чести, это позор и унижение для графа, но своим согласием граф снимает с Сильвио обвинение в кровожадности и признает его высокую роль. Граф вытягивает первый нумер, и в круг его сознания Сильвио вводит идею его особой счастливости, говоря: «Ты, граф, дьявольски счастлив». Определение «дьявольски» есть обвинение, есть выстраданная убежденность Сильвио, что в графе коренится злое, дьявольское начало. Для Сильвио граф — воплощенное зло сословных привилегий, он презирает его за испуг, робость, принятие новых условий дуэли. Сильвио, свободно встав под выстрел графа, симметрично повторяет ситуацию их первого поединка, но теперь уже смысл выстрела по нему графа прямо противоположен шуточному выстрелу, пробившему фуражку Сильвио: граф стреляет, пытаясь устранить страшную для себя опасность, исходящую от Сильвио.
Промах графа — это для Сильвио первая очевидная неудача врага, его проигрыш; в этот момент разрушается образ «блистательного счастливца», которому всегда ворожит судьба. Ореол избранности оказывается снятым с графа, следовательно, тайный мучительный вопрос Сильвио о том, равны ли их исходные человеческие позиции, становится выясненным. Ничего особенного, «дьявольского» в природе графа нет, а это значит для Сильвио, что граф и его мир уязвимы, что Сильвио свободен совершить свой суд, что предопределенность отсутствует. Промах графа — это поистине счастливый момент в жизни Сильвио.
И поэтому, подводя итог своего визита к графу, Сильвио скажет: «Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Однако между промахом
34
графа и этими словами Сильвио пролегло событие, которое дало увидеть Сильвио все происходящее в совершенно иной перспективе, — это появление графини. Пока графиня еще не появилась, всех внутренних мотивов поведения графа он еще не понимает, и поэтому, меряя графа своей меркой, он еще не знает, почему граф принес в жертву свою гордость, свою честь дворянина, согласившись на повторную жеребьевку. Граф в безвыходном положении: он не должен стрелять в Сильвио, это бесчестно, но он не может не стрелять, ему кажется, что это единственный шанс защиты своего дома, своего счастья, своей любви («Все мысли мои были об ней»).
Выстрел графа по Сильвио — это самое многозначимое событие повести. Здесь его очевидное преступление, его готовность положить в основание своего счастья человеческую жертву, это признание в Сильвио убийцы, вопреки уже очевидности в нем благородного человека. Значительность именно этого центрального момента подчеркнута в повести через реакцию слушателей: «Лицо его горело как огонь, графиня была бледнее платка, я не мог удержаться от восклицания». Каждый понимает, что в этом выстреле коренится страшная человеческая вина графа. В тексте повести это событие имеет два обозначения: сначала граф скажет: «Я выстрелил и попал вот в эту картину», сразу же вслед за тем он повторяет несколько иначе: «Я выстрелил и, слава Богу, дал промах». Первое означает лишь случайное стечение обстоятельств, вторая интерпретация означает отказ графа мерить происшедшее малой меркой земной эмпирической реальности. «Слава Богу» — расхожее междометие русского языка — в данном контексте получает энергию благодарственной молитвы, подлинный смысл этой оговорки в том, что граф в своем промахе видит чудо, благодатное вторжение Божьего промысла, отводящего руку слепого человека, готового совершить непоправимое преступление.
Как и все остальные концы «Повестей Белкина», и этот можно назвать счастливым, но самими действующими лицами повести развязка их истории осознается как вдруг совершившееся чудо, ибо, вопреки всему ходу развивающихся событий, прямо ведших к кровавой катастрофе, заканчивается повесть незакономерно с точки зрения земной логики. Вместо ожидаемой трагедии обнаруживается достойный, никого не унижающий исход.
35
Кажется парадоксальным, что граф благодарит Бога за промах, тем не менее он счастлив именно тем, что получил свою жизнь из рук Сильвио, а не положил его труп в основание своего брака и дома. Промах — это не только счастье графа, это первый и последний момент в жизни Сильвио, когда он оказывается в положении подлинной свободы по отношению ко всему пространству жизни: перед ним — униженный и робкий его враг и обидчик, и Сильвио переживает минуту абсолютного торжества власти, когда жизнь графа в его руках, а граф переживает очевидно ужасную и отчаянную минуту. И в тот момент, когда возмездие должно было совершиться, происходит чудо появления жены графа. «Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею» — так рассказывает об этом появлении сам граф. Если мужское поведение в повести «Выстрел» семиотически очень сложное, многоплановое, амбивалентное, обусловленное законами эстетики последовательно осуществляемой жизненной программы, то визг графини и ее коленопреклоненная мольба — это абсолютно неэтикетный, но безусловно непосредственный язык чувств. Роль появления графини в этой ситуации в том, что Сильвио дано наглядно увидеть скрытые мотивы поведения графа. Вдруг обнаруживается некая неотделимость, неразрывная связь мужа и жены. Если до этого в сознании Сильвио граф существовал как отдельная человеческая величина, то в момент, когда графиня, не раздумывая, бросается на колени перед ним, только любовью ведомая и милости и милосердия молящая, суд справедливости, который должен совершить Сильвио, вдруг оказывается неправомерным. Предстательство графини, ее мольба открывает другие перспективы смысла происходящего: убийство мужа на глазах жены — таким оказывается перевод роли Сильвио из плана высокой поэзии на язык прозы жизни. И тогда выстрел в графа оказывается просто невозможным, язык дуэльной поэзии отменяется за полной его несостоятельностью выразить Истину. И, уже свободный, Сильвио умеет это понять. Не убивать — это и есть единственное достойное и благородное решение.
Семантика последнего жеста Сильвио — его выстрела в простреленную графом картину — прочитывается, во-первых, как безусловное завершение поединка (выстрел — на выстрел; дуэль окончена), а во-вторых, Сильвио продемонстрировал графу свое искусство меткой стрельбы, чтобы у того не осталось ни малейших
36
иллюзий о степени своей обреченности, если бы выстрел Сильвио был направлен в него. Сильвио не был великодушен, когда шесть лет упражнялся в стрельбе, чтобы придать своей руке верность карающей «десницы Божьей», но его виртуозный последний выстрел ясно выразил полную безусловность его человеческой состоятельности, залогом которой является неизгладимый след в памяти графа о великодушии этого человека, свидетельством чего и явился рассказ-исповедь графа о поединке с Сильвио. (Вспомним прощальные слова Сильвио: «Будешь меня помнить».)
Рассказ графа — это итог осмысленного им опыта жизни. Между графом, с легкостью бьющим Сильвио по лицу, и графом, рассказывающим провинциальному соседу-помещику историю своего преступления, пролегла целая жизнь, нравственно переродившая спесивого аристократа в человека, способного уважать в каждом его человеческое достоинство.
Композиционно повесть «Выстрел» построена как цепь рассказов разных лиц. Можно сказать, что повесть, кроме основного сюжета — поединка Сильвио с графом, — содержит в себе еще и развивающийся поверх него сюжет узнавания этой истории подполковником И. Л. П. Читателю дано проследить само рождение предания, его отделение от течения жизни.
Во-первых, чтобы Сильвио рассказал историю своего оскорбления, не смытого еще кровью врага, нужно было, чтобы ему стало жизненно необходимым оправдаться в глазах И. Л. П.; таким образом, становится очевидным, что читатели этой повести своим знанием об этой истории обязаны человеческим качествам И. Л. П., который заслужил доверие и уважение Сильвио. Сам граф, узнав, что И. Л. П. был доверенным лицом Сильвио, считает своим долгом рассказать этому человеку, как Сильвио отомстил за свое оскорбление. Оба рассказчика проявляют благородство: ни тот ни другой не обеляют себя. Облеченный их доверием, рассказчик повести как бы получает их санкцию на право рассказывать эту историю миру как единственный человек, в чьем кругозоре сошлись все начала и концы этого сложного события, материальный след которого безмолвно сохраняет картина, простреленная «двумя пулями, всаженными одна на другую».
Кроме того, сам сюжет истории поединка содержит в себе обоснование для возможности рассказа о ней: чудесный промах
37
графа и своевременное появление графини сделали возможным счастливый конец, а значит, и этот рассказ. Любой другой исход отношений графа и Сильвио оставил бы в тайне от всех людей историю взаимоотношений героев повести.
В повести так тщательно обоснованы все необходимые условия для появления на свет этой истории в качестве предания, что само его рождение из житейского моря выглядит как чудо, ведь, даже совершившись, эта история могла не получить своего рассказчика. Таким образом, скромный подполковник И. Л. П., доживающий свой век провинциальным помещиком, вдруг обретает значительность человека, свидетельствующего о чуде, а скромный автор повестей Иван Петрович Белкин, записавший эту историю, которая источает чудесный свет блистательной победы Добра, Жизни, Любви и Красоты, оказывается, точно соблюдает требования, предъявляемые к летописцу и писателю древнерусской литературной традицией — достойного запечатления и сохранения в памяти и в книге только того, что служит прославлению дел Божьих.
Санкт-Петербург
Глава из работы о «Повестях Белкина». См. также «Московский пушкинист», вып. I, , III.
