Анализ произведения
«Выстрел» А. С. Пушкин написал во время своего наиболее плодотворного периода — Болдинской осени 1830 года. Тогда же были созданы «Маленькие трагедии» и «Сказка о попе и работнике его балде». Все эти произведения изучают на уроках литературы в 6 классе .
Повесть «Выстрел» написана в зарождающемся в то время жанре «реализм». По сведениям литературоведов, основанием для ее создания стал случай, произошедший с самим поэтом. Пушкина вызвал на дуэль его знакомый офицер Зубов, которого он уличил в нечестной игре. Во время поединка поэт ел черешни, не обращая внимания на противника. Зубов стрелял и промахнулся, а Пушкин отказался от своего выстрела.
Произведение состоит из двух глав. В первой происходит завязка сюжета, во второй — его окончание. От имени автора выступает один и тот же человек, но действие происходит в разных местах. В книге «Выстрел» есть главные герои:
- Сильвио — гусарский офицер в отставке;
- Рассказчик — молодой армеец, от имени которого ведется повествование.
Также там имеются второстепенные персонажи. Автор дает им следующие характеристики:
- Граф Б *** — мужчина в возрасте около 30 лет, привлекательный наружности, владелец большого имения. В молодости он был гусарский офицером, стрелялся с Сильвио на дуэли;
- Графиня Б *** — жена графа, красивая женщина.
Чтение краткого пересказа повести Белкина «Выстрел» для читательского дневника не сможет дать полной картины произведения. Этого недостаточно для того, чтобы раскрыть тему или составить план сочинения, но оно поможет понять смысл названия повести и запомнить главное в развитии сюжета.
II
Солдаты разошлись повзводно на квартиры. Плац опустел. Ромашов некоторое время стоял в нерешимости на шоссе. Уже не в первый раз за полтора года своей офицерской службы испытывал он это мучительное сознание своего одиночества и затерянности среди чужих, недоброжелательных или равнодушных людей, – это тоскливое чувство незнания, куда девать сегодняшний вечер. Мысли о своей квартире, об офицерском собрании были ему противны. В собрании теперь пустота; наверно, два подпрапорщика играют на скверном, маленьком бильярде, пьют пиво, курят и над каждым шаром ожесточенно божатся и сквернословят; в комнатах стоит застарелый запах плохого кухмистерского обеда – скучно!..
«Пойду на вокзал, – сказал сам себе Ромашов. – Все равно».
В бедном еврейском местечке не было ни одного ресторана. Клубы, как военный, так и гражданский, находились в самом жалком, запущенном виде, и поэтому вокзал служил единственным местом, куда обыватели ездили частенько покутить и встряхнуться и даже поиграть в карты. Ездили туда и дамы к приходу пассажирских поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой скуке провинциальной жизни.
Ромашов любил ходить на вокзал по вечерам, к курьерскому поезду, который останавливался здесь в последний раз перед прусской границей. Со странным очарованием, взволнованно следил он, как к станции, стремительно выскочив из-за поворота, подлетал на всех парах этот поезд, состоявший всего из пяти новеньких, блестящих вагонов, как быстро росли и разгорались его огненные глаза, бросавшие вперед себя на рельсы светлые пятна, и как он, уже готовый проскочить станцию, мгновенно, с шипением и грохотом, останавливался – «точно великан, ухватившийся с разбега за скалу», – думал Ромашов. Из вагонов, сияющих насквозь веселыми праздничными огнями, выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах, в необыкновенно изящных костюмах, выходили штатские господа, прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные, с громкими барскими голосами, с французским и немецким языком, с свободными жестами, с ленивым смехом. Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внимания на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолепного мира, где жизнь – вечный праздник и торжество…
Проходило восемь минут. Звенел звонок, свистел паровоз, и сияющий поезд отходил от станции. Торопливо тушились огни на перроне и в буфете. Сразу наступали темные будни. И Ромашов всегда подолгу с тихой, мечтательной грустью следил за красным фонариком, который плавно раскачивался, сзади последнего вагона, уходя во мрак ночи и становясь едва заметной искоркой.
«Пойду на вокзал», – подумал Ромашов. Но тотчас же он поглядел на свои калоши и покраснел от колючего стыда. Это были тяжелые резиновые калоши в полторы четверти глубиной, облепленные доверху густой, как тесто, черной грязью. Такие калоши носили все офицеры в полку. Потом он посмотрел на свою шинель, обрезанную, тоже ради грязи, по колени, с висящей внизу бахромой, с засаленными и растянутыми петлями, и вздохнул. На прошлой неделе, когда он проходил по платформе мимо того же курьерского поезда, он заметил высокую, стройную, очень красивую даму в черном платье, стоявшую в дверях вагона первого класса. Она была без шляпы, и Ромашов быстро, но отчетливо успел разглядеть ее тонкий, правильный нос, прелестные маленькие и полные губы и блестящие черные волнистые волосы, которые от прямого пробора посредине головы спускались вниз к щекам, закрывая виски, концы бровей и уши. Сзади нее, выглядывая из-за ее плеча, стоял рослый молодой человек в светлой паре, с надменным лицом и с усами вверх, как у императора Вильгельма, даже похожий несколько на Вильгельма. Дама тоже посмотрела на Ромашова, и, как ему показалось, посмотрела пристально, со вниманием, и, проходя мимо нее, подпоручик подумал, по своему обыкновению: «Глаза прекрасной незнакомки с удовольствием остановились на стройной, худощавой фигуре молодого офицера». Но когда, пройдя десять шагов, Ромашов внезапно обернулся назад, чтобы еще раз встретить взгляд красивой дамы, он увидел, что и она и ее спутник с увлечением смеются, глядя ему вслед. Тогда Ромашов вдруг с поразительной ясностью и как будто со стороны представил себе самого себя, свои калоши, шинель, бледное лицо, близорукость, свою обычную растерянность и неловкость, вспомнил свою только что сейчас подуманную красивую фразу и покраснел мучительно, до острой боли, от нестерпимого стыда. И даже теперь, идя один в полутьме весеннего вечера, он опять еще раз покраснел от стыда за этот прошлый стыд.
– Нет, куда уж на вокзал, – прошептал с горькой безнадежностью Ромашов. – Похожу немного, а потом домой…
Было начало апреля. Сумерки сгущались незаметно для глаза. Тополи, окаймлявшие шоссе, белые, низкие домики с черепичными крышами по сторонам дороги, фигуры редких прохожих – все почернело, утратило цвета и перспективу; все предметы обратились в черные плоские силуэты, но очертания их с прелестной четкостью стояли в смуглом воздухе. На западе за городом горела заря. Точно в жерло раскаленного, пылающего жидким золотом вулкана сваливались тяжелые сизые облака и рдели кроваво-красными, и янтарными, и фиолетовыми огнями. А над вулканом поднималось куполом вверх, зеленея бирюзой и аквамарином, кроткое вечернее весеннее небо.
Медленно идя по шоссе, с трудом волоча ноги в огромных калошах, Ромашов неотступно глядел на этот волшебный пожар. Как и всегда, с самого детства, ему чудилась за яркой вечерней зарей какая-то таинственная, светозарная жизнь. Точно там, далеко-далеко за облаками и за горизонтом, пылал под невидимым отсюда солнцем чудесный, ослепительно-прекрасный город, скрытый от глаз тучами, проникнутыми внутренним огнем. Там сверкали нестерпимым блеском мостовые из золотых плиток, возвышались причудливые купола и башни с пурпурными крышами, сверкали брильянты в окнах, трепетали в воздухе яркие разноцветные флаги. И чудилось, что в этом далеком и сказочном городе живут радостные, ликующие люди, вся жизнь которых похожа на сладкую музыку, у которых даже задумчивость, даже грусть – очаровательно нежны и прекрасны. Ходят они по сияющим площадям, по тенистым садам, между цветами и фонтанами, ходят, богоподобные, светлые, полные неописуемой радости, не знающие преград в счастии и желаниях, не омраченные ни скорбью, ни стыдом, ни заботой…
Неожиданно вспомнилась Ромашову недавняя сцена на плацу, грубые крики полкового командира, чувство пережитой обиды, чувство острой и в то же время мальчишеской неловкости перед солдатами. Всего больнее было для него то, что на него кричали совсем точно так же, как и он иногда кричал на этих молчаливых свидетелей его сегодняшнего позора, и в этом сознании было что-то уничтожавшее разницу положений, что-то принижавшее его офицерское и, как он думал, человеческое достоинство.
И в нем тотчас же, точно в мальчике, – в нем и в самом деле осталось еще много ребяческого, – закипели мстительные, фантастические, опьяняющие мечты. «Глупости! Вся жизнь передо мной! – думал Ромашов, и, в увлечении своими мыслями, он зашагал бодрее и задышал глубже. – Вот, назло им всем, завтра же с утра засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию. Труд! О, трудом можно сделать все, что захочешь. Взять только себя в руки. Буду зубрить, как бешеный… И вот, неожиданно для всех, я выдерживаю блистательно экзамен. И тогда наверно все они скажут: „Что же тут такого удивительного? Мы были заранее в этом уверены. Такой способный, милый, талантливый молодой человек“.
И Ромашов поразительно живо увидел себя ученым офицером генерального штаба, подающим громадные надежды… Имя его записано в академии на золотую доску. Профессора сулят ему блестящую будущность, предлагают остаться при академии, но – нет – он идет в строй. Надо отбывать срок командования ротой. Непременно, уж непременно в своем полку. Вот он приезжает сюда – изящный, снисходительно-небрежный, корректный и дерзко-вежливый, как те офицеры генерального штаба, которых он видел на прошлогодних больших маневрах и на съемках. От общества офицеров он сторонится. Грубые армейские привычки, фамильярность, карты, попойки – нет, это не для него: он помнит, что здесь только этап на пути его дальнейшей карьеры и славы.
Вот начались маневры. Большой двухсторонний бой. Полковник Шульгович не понимает диспозиции, путается, суетит людей и сам суетится, – ему уже делал два раза замечание через ординарцев командир корпуса. «Ну, капитан, выручайте, обращается он к Ромашову. – Знаете, по старой дружбе. Помните, хе-хе-хе, как мы с вами ссорились! Уж, пожалуйста». Лицо сконфуженное и заискивающее. Но Ромашов, безукоризненно отдавая честь и подавшись вперед на седле, отвечает с спокойно-высокомерным видом: «Виноват, господин полковник… Это ваша обязанность распоряжаться передвижениями полка. Мое дело – принимать приказания и исполнять их…» А уж от командира корпуса летит третий ординарец с новым выговором.
Блестящий офицер генерального штаба Ромашов идет все выше и выше по пути служебной карьеры… Вот вспыхнуло возмущение рабочих на большом сталелитейном заводе. Спешно вытребована рота Ромашова. Ночь, зарево пожара, огромная воющая толпа, летят камни… Стройный, красивый капитан выходит вперед роты. Это – Ромашов. «Братцы, – обращается он к рабочим, – в третий и последний раз предупреждаю, что буду стрелять!…» Крики, свист, хохот… Камень ударяет в плечо Ромашову, но его мужественное, открытое лицо остается спокойным. Он поворачивается назад, к солдатам, у которых глаза пылают гневом, потому что обидели их обожаемого начальника. «Прямо по толпе, пальба ротою… Рота-а, пли!…» Сто выстрелов сливаются в один… Рев ужаса. Десятки мертвых и раненых валятся в кучу… Остальные бегут в беспорядке, некоторые становятся на колени, умоляя о пощаде. Бунт усмирен. Ромашова ждет впереди благодарность начальства и награда за примерное мужество.
А там война… Нет, до войны лучше Ромашов поедет военным шпионом в Германию. Изучит немецкий язык до полного совершенства и поедет. Какая упоительная отвага! Один, совсем один, с немецким паспортом в кармане, с шарманкой за плечами. Обязательно с шарманкой. Ходит из города в город, вертит ручку шарманки, собирает пфенниги, притворяется дураком и в то же время потихоньку снимает планы укреплений, складов, казарм, лагерей. Кругом вечная опасность. Свое правительство отступилось от него, он вне законов. Удастся ему достать ценные сведения – у него деньги, чины, положение, известность, нет – его расстреляют без суда, без всяких формальностей, рано утром во рву какого-нибудь косого канонира. Вот ему сострадательно предлагают завязать глаза косынкой, но он с гордостью швыряет ее на землю. «Разве вы думаете, что настоящий офицер боится поглядеть в лицо смерти?» Старый полковник говорит участливо: «Послушайте, вы молоды, мой сын в таком же возрасте, как и вы. Назовите вашу фамилию, назовите только вашу национальность, и мы заменим вам смертную казнь заключением». Но Ромашов перебивает его с холодной вежливостью: «Это напрасно, полковник, благодарю вас. Делайте свое дело». Затем он обращается ко взводу стрелков. «Солдаты, – говорит он твердым голосом, конечно, по-немецки, – прошу вас о товарищеской услуге: цельтесь в сердце!» Чувствительный лейтенант, едва скрывая слезы, машет белым платком. Залп…
Эта картина вышла в воображении такой живой и яркой, что Ромашов, уже давно шагавший частыми, большими шагами и глубоко дышавший, вдруг задрожал и в ужасе остановился на месте со сжатыми судорожно кулаками и бьющимся сердцем. Но тотчас же, слабо и виновато улыбнувшись самому себе в темноте, он съежился и продолжал путь.
Но скоро быстрые, как поток, неодолимые мечты опять овладели им. Началась ожесточенная, кровопролитная война с Пруссией и Австрией. Огромное поле сражения, трупы, гранаты, кровь, смерть! Это генеральный бой, решающий всю судьбу кампании. Подходят последние резервы, ждут с минуты на минуту появления в тылу неприятеля обходной русской колонны. Надо выдержать ужасный натиск врага, надо отстояться во что бы то ни стало. И самый страшный огонь, самые яростные усилия неприятеля направлены на Керенский полк. Солдаты дерутся, как львы, они ни разу не поколебались, хотя ряды их с каждой секундой тают под градом вражеских выстрелов. Исторический момент! Продержаться бы еще минуту, две – и победа будет вырвана у противника. Но полковник Шульгович в смятении; он храбр – это бесспорно, но его нервы не выдерживают этого ужаса. Он закрывает глаза, содрогается, бледнеет… Вот он уже сделал знак горнисту играть отступление, вот уже солдат приложил рожок к губам, но в эту секунду из-за холма на взмыленной арабской лошади вылетает начальник дивизионного штаба, полковник Ромашов. «Полковник, не сметь отступать! Здесь решается судьба России!..» Шульгович вспыхивает: «Полковник! Здесь я командую, и я отвечаю перед Богом и государем! Горнист, отбой!» Но Ромашов уже выхватил из рук трубача рожок. «Ребята, вперед! Царь и родина смотрят на вас! Ура!» Бешено, с потрясающим криком ринулись солдаты вперед, вслед за Ромашовым. Все смешалось, заволоклось дымом, покатилось куда-то в пропасть. Неприятельские ряды дрогнули и отступают в беспорядке. А сзади их, далеко за холмами, уже блестят штыки свежей, обходной колонны. «Ура, братцы, победа!..»
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
– Какие, однако, глупости лезут в башку! – прошептал он сконфуженно. И его голова робко ушла в приподнятые кверху плечи.
Описание героя и случай на обеде
Действие первой части происходит в захолустном городке, где был расквартирован гвардейский полк. Молодые офицеры скучали от размеренной гарнизонной жизни. Их развлекало лишь знакомство с проживающим там отставным гусаром Сильвио, который часто устраивал для них обеды. Это был угрюмый человек крутого нрава, обладающий злым языком. Он никому не рассказывал, почему получил отставку и зачем проживал в захолустье. Его доходы и состояние также были неизвестны.
Хотя обеды Сильвио не отличались роскошью, там всегда было много шампанского. Этот загадочный человек владел искусством необыкновенно меткой стрельбы. Несмотря на это, он никогда не принимал участия в разговорах офицеров о поединках. Когда его спрашивали, доводилось ли ему самому драться, он коротко отвечал, что доводилось. Молодые офицеры полагали, что этот великолепный стрелок убил кого-то на дуэли.
Однажды на обеде у Сильвио произошел странный случай. Подвыпившие гости устроили карточную игру, при этом банк метал сам хозяин. Как обычно во время игры, он молча исправлял ошибки понтеров в записях. Одному молодому прапорщику, недавно появившемуся в полку, не понравилось, что Сильвио исправил его ошибку. Он потребовал объяснений, но отставной гусар упорно молчал. Тогда разошедшийся прапорщик в бешенстве запустил в него шандалом, после чего хозяин попросил его удалиться.
Все полагали, что Сильвио отомстит за оскорбление и вызовет обидчика на дуэль. Зная его необыкновенную меткость, они считали его противника уже мертвым. Но вопреки ожиданиям, вызова на дуэль не последовало, Сильвио удовольствовался небрежным извинением. Это обстоятельство поначалу испортило репутацию отставного гусара. Но вскоре все забылось, и жизнь вернулась в прежнее русло. Однако один из офицеров, которому Сильвио больше всех симпатизировал, не мог смириться с его унижением.
«Прошу сообщить имя автора…»
Самые резкие эпитеты «Ака» достались близкому другу Брусилова бывшему генералу от инфантерии Владиславу Наполеоновичу Клембовскому (1860-1921). Под двойной сменой религии, очевидно, подразумевалась его служба императору, Временному правительству, а затем и большевикам.
Но Клембовского вряд ли можно отнести к карьеристам. И здесь «Ак» несправедлив и пристрастен. Георгиевский кавалер и талантливый военный ученый, в революцию Клембовский пытался противостоять развалу армии и падению дисциплины. Летом 1917 года генерал свидетельствовал, что получает «сплошь да рядом анонимы с вырезанными из журналов моими фотографиями, с проколотыми глазами и соответствующими угрозами»7. Оставшись в Советской России, Клембовский старательно уклонялся от участия в Гражданской войне: был членом военно-законодательного совета, председательствовал в комиссии по описанию войны 1914-1918 годов…
Статья «Ака» осталась бы незамеченной, но она попалась на глаза сыну Клембовского, по стечению обстоятельств также оказавшемуся в Финляндии. Георгий Клембовский (1887-1952) — герой Первой мировой, военный летчик, подполковник, примкнул к белым. С конца 1918 года служил на Севере, после разгрома белых в районе Мурманска отступил в Финляндию. В лагере Лахти-Хеннала для интернированных и узнал о газетной заметке.
Сын, оказавшийся с отцом по разные стороны баррикад, тем не менее был вне себя от возмущения. Уже на следующий день после публикации он подготовил пачку писем. Начал с обращения к председателю Временного комитета по делам беженцев Северной области в Норвегии и Финляндии С.Н. Городецкому:
«Обращаюсь к Вам как к представителю власти с покорнейшей просьбой.
В газете «Новая русская жизнь» в номере 123 от 10 июня с/г помещена ложь и пасквиль на моего отца.
Если означенная газета получается кем-либо из живущих у Вас в лагере, то не откажите сообщить содержание прилагаемых при сем двух писем и моего рапорта»[8].
Затем последовало письмо редактору газеты Ю.А. Григоркову:
«Прошу не отказать сообщить приблизительно, в каких годах он (Клембовский. — Авт.) дважды менял религию и какую преследовал цель (более подробно), дабы не исчерпывать все словами «в интересах карьеры».
Также прошу сообщить имя, отчество, фамилию, звание и адрес автора статьи, подписавшегося «Ак», дабы я мог у него навести более подробные справки о тех данных, имеющихся у него, каковые не знаю я.
Я мог бы просить Вас написать в Вашей газете ответ на статью господина «Ак», но по причинам, понятным всякому развитому и умному человеку, — должен отказаться.
Уверен в том, что большевизм в России придет к скорому концу, и будущая правдивая история Обновленной России сумеет воздать должное и моему отцу»[9].
Третьим стало письмо автору заметки.
«Заявляю, что Вы «лжец и мерзавец»…» «М[илостивый] г[осударь], Г[н] «Ак»
Будучи, как служащий бывшей армии Северной области интернирован в лагере Лахте-Хеннала, не могу лично встретиться в данное время с Вами, но за написанную Вами в газете «Новая русская жизнь» N 123 ложь на моего отца В.Н. Клембовского заявляю Вам, что Вы «лжец и мерзавец».
Если вы эти скромные эпитеты считаете себе незаслуженными, то я готов Вам дать удовлетворение оружием.
Дабы вышеизложенное не осталось между нами, засвидетельствованные копии этого письма я послал:
1) Полковнику Фену
2) Редактору газеты «Новая русская жизнь»
3) Господину Городецкому — в Норвежский лагерь
4) и нескольким еще другим лицам»10.
Венчал все рапорт председателю штаб-офицерского суда чести: «Прошу о направлении моего рапорта русскому представителю в Финляндии полковнику Фену, а также прошу ходатайствовать о сообщении мне имени, отчества, фамилии, звания и адреса автора статьи «Два воззвания» под псевдонимом «Ак»11.
Поиски Георгия Клембовского увенчались успехом. За псевдонимом «Ак», как выяснилось, скрывался выдающийся русский писатель Александр Куприн.
И он не принял вызова.
«Не могу признать возможным разрешение оружием…»
17 июня Куприн ответил сыну Клембовского:
«Милостивый государь, Статью в N 123 «Н.Р.Ж.» писал я, А.И. Куприн. Вы обвиняете меня в лжи, но ни одного факта, опровергающего мою политическую и служебную оценку ген. Клембовского, Вы не приводите. Также Вы не смогли оскорбить меня и Вашей бранью. Не предъявлять же мне Вам счет того зла, которое причинили России генералы, подписавшие воззвание. Это дни истории. Я понимаю, что критика действий генерала Клембовского всегда будет больно задевать Ваши сыновние чувства, но не могу ни переменить моих взглядов на этот вопрос, ни признать возможным его разрешение оружием. А. Куприн»
12.
Куприн не знал, что 30 июня 1920 года в Ростове-на-Дону, по прибытии к новому месту службы, бывшего генерала Клембовского арестовали прямо в вагоне. 5 июля его доставили в Москву. Бывший генерал сидел в Бутырской тюрьме. Обвинялся в сношениях с заграничными военными организациями. Первый допрос состоялся только в октябре — похоже, после ареста бывший генерал не особенно интересовал следователей. В тюрьме здоровье Клембовского пошатнулось. Летом 1921го генерал объявил голодовку, на которую никто не отреагировал.
19 июля 1921 года Владислав Наполеонович Клембовский скончался через две недели голодовки. И через год после публикации, которую его сын пытался оспорить по законам офицерской чести.
История дуэли
Все разъяснилось в тот день, когда на имя отставного гусара пришел пакет в полковую канцелярию. Прочитав послание, Сильвио объявил офицерам, что вскоре уезжает, и созвал всех на прощальный обед. После его окончания, когда все расходились по квартирам, он попросил остаться симпатичного ему молодого человека, от лица которого ведется рассказ, и открыл ему обстоятельства своей жизни. Он объяснил, что не вызвал на дуэль оскорбившего его офицера, потому что не может рисковать.
Оказывается, несколько лет назад Сильвио служил в полку, где отличался буйным и веселым нравом. Его первенство среди офицеров было неоспоримым до тех пор, пока там не появился соперник, богатый и знатный молодой человек. Это был жизнерадостный повеса, которому всегда и во всем везло. Сначала юноша пытался подружиться с Сильвио, но ему не удалось этого сделать. Тогда он без сожаления удалился.
Сильвио бесило, что молодой граф превосходил его во всем. Он пытался писать на него эпиграммы, но тот отвечал на них весело и остроумно. В конце концов Сильвио возненавидел своего соперника. Однажды на балу у знакомого помещика Сильвио отпустил плоскую шутку о даме, с которой у графа был роман, за что тот ударил его.
Дуэль была назначена на утро. Противник пришел на нее с фуражкой, полной черешен. Ему опять повезло — он должен был стрелять первым. Граф выстрелил и прострелил Сильвио фуражку. Когда Сильвио целился, его враг спокойно постоял под дулом пистолета и ел черешни. Равнодушное поведение противника возмутило Сильвио, и он отказался стрелять. На это граф ответил, что он может сделать выстрел, когда ему будет угодно. После этого Сильвио недолго оставался в полку и вскоре подал в отставку.
Он желал отомстить своему оскорбителю, но понял, что молодой офицер не дорожит собственной жизнью. Поэтому он решил дождаться того времени, когда все изменится. И вот, наконец, этот час настал. Ему написали, что граф собирается жениться на молодой красивой девушке.
Сильвио решил посмотреть, так ли его противник будет равнодушно стоять под дулом пистолета перед собственной свадьбой, как тогда в полку, когда он ел черешни. Рассказав эту историю, он простился с другом и вскоре уехал.
Реванш Сильвио
Через несколько лет рассказчик подал в отставку и поселился в принадлежащей ему небогатой деревеньке. Там он скучал до тех пор, пока не стало известно, что в соседнее имение возвращается его владелец с молодой женой, которых автор в сокращении называет граф и графиня Б *** . Рассказчик сразу же отправился к ним с визитом.
По описанию автора, супруги оказались очень симпатичными людьми. Они радушно приняли соседа и произвели на него очень приятное впечатление. Внимание гостя привлекла картина, которая была пробита двумя пулями, всаженными одна в другую. Он сказал, что некогда был дружен с человеком, который мог сделать подобный выстрел. Граф поинтересовался, как звали этого меткого стрелка, и сосед рассказал, что его имя Сильвио.
Это имя привело молодую пару в смущение. Граф спросил, не сообщил ли его друг о произошедшей с ним странной истории. Тут рассказчик понял, что встретил давнего врага Сильвио. Граф рассказал ему о новой встрече со своим противником.
Она произошла 5 лет назад в этом имении, где супруги проводили медовый месяц. Однажды они возвращались с прогулки, и случилось так, что граф приехал первый, а его жена отстала. Когда он зашел в дом, ему сообщили, что его дожидается человек, который не назвал своего имени. В гостиной граф увидел Сильвио, и тот напомнил, что за ним остался выстрел.
Нежданный гость предложил опять тянуть жребий. Граф сильно волновался, ведь вот-вот должна была возвратиться его жена. Ему опять достался первый выстрел. Он выстрелил против всех правил и попал в картину. Через минуту в комнату вбежала испуганная женщина, и граф стал уверять ее, что они просто шутят со старым другом. Но все, что происходило, совсем не было похоже на шутку.
Женщина была на грани обморока, и граф закричал Сильвио, чтобы тот немедля стрелял. На это его противник серьезно ответил, что ему достаточно того, что он видел испуг своего врага, остальное пусть останется на его совести. Он пошел к двери, но по пути повернулся и выстрелил, почти не целясь. Пуля попала в то же самое место, куда стрелял граф. После этого случая Сильвио исчез. Вскоре стало известно, что он погиб, участвуя в греческом восстании Александра Ипсиланти против турецкого владычества.
«Ак» обвиняет «пособников большевизма»
30 мая 1920 года центральные советские газеты опубликовали воззвание А.А. Брусилова и других генералов к бывшим офицерам русской армии — с призывом забыть старые обиды и вступать в Красную армию для защиты России от наступления поляков. Это произвело фурор в стране и за ее пределами. Воззвание обсуждали, хвалили, проклинали, а кто-то не мог сдержать слез1 — ведь более двух лет офицеры в Советской России находились на положении изгоев.
Откликнулась на пропагандистскую инициативу большевиков и эмигрантская газета «Новая русская жизнь», выходившая в Гельсингфорсе (ныне — Хельсинки). 10 июня в ней появилась заметка «Два воззвания», подписанная псевдонимом «Ак»2. Автор камня на камне не оставил от «новообращенных пособников и соратников большевизма»3. Въедливый «Ак» недоумевал, почему под воззванием стоит фамилия председателя Особого совещания при главкоме Брусилове, но нет подписи самого главкома; отметил, что подписанты даже не упомянули о системе заложничества; ерничал: «Могут ли поручиться все восемь совдепских генералов за то, в каком настроении духа проснутся завтра Зиновьев и Троцкий, давно осмеявшие и оплевавшие дурацкие понятия: честность, верность слову, сострадание, совесть, долг»4.
И, наконец, «Ак» перешел на личности:
«Есть ли вообще вера им всем, если условно отвести в сторону Брусилова и Поливанова? Возбуждает ли доверие Парский, спасший ценою Риги свою жизнь, а угодничеством перед советскою властью свою должность? Не Клембовский ли, дважды менявший религию, в интересах карьеры, ловя которую за хвост, он до войны получил кличку «мыловара», а во время войны — «кондитера», в период же тяжелых духонинских дней, обнаруживший такую гибкость в сношениях с Крыленко? Не Гутор ли с Зайончковским, которые в доброе старое время были такими ярыми, такими крикливыми монархистами, что за них краснели от стыда самые правые зубры? Наконец, не Акимов ли — величина совершенно не известная?»5
Упреки «Ак» были во многом справедливы. Сегодня известно, что в личном архиве Брусилова сохранился изначальный рукописный текст воззвания. И он отличался от опубликованного6. Партийным цензорам требовалось привлекать на сторону большевиков офицерство, а не возрождать дореволюционные лозунги.
Как бы то ни было, сын упомянутого в хлесткой заметке Клембовского бросил вызов анонимному автору «Новой русской жизни».
Выводы из произведения
Прочитав краткое содержание повести «Выстрел», можно понять, в чем смысл этого произведения и почему оно так называется. В нем говорится о том, что для Сильвио было важно не убить своего противника, а сделать выстрел, чтобы тот почувствовал страх перед смертью. Он доказал графу, что нельзя легкомысленно относиться к своей жизни.
Пушкин поднимает вопрос о том, как судьба влияет на жизнь героев, их решения и поступки. Он делится своими размышлениями с читателем и делает следующие выводы:
- нельзя распоряжаться чужой жизнью лишь для того, чтобы удовлетворить собственные амбиции;
- мелочные обиды и ущемленное честолюбие не стоят того, чтобы ради них убивать своего ближнего;
- нельзя решать судьбу другого человека в угоду себе, какой бы сильной ни была обида.
Главный герой в конце повести поступил мудро. Он увидел в графе не злейшего врага, а обычного человека, который дорог своим близким. Сильвио простил нанесенное ему оскорбление и ушел не убийцей, а достойным человеком.
