Посвящение
ГЕРЦОГУ БЕХАРСКОМУ, МАРКИЗУ ХИБРАЛЕОНСКОМУ, ГРАФУ БЕНАЛЬКАСАРСКОМУ И БАНЬЯРЕССКОМУ, ВИКОНТУ АЛЬКОСЕРСКОМУ, СЕНЬОРУ КАПИЛЬЯССКОМУ, КУРЬЕЛЬСКОМУ И БУРГИЛЬОССКОМУ
Ввиду того что Вы, Ваша Светлость, принадлежа к числу вельмож, столь склонных поощрять изящные искусства, оказываете радушный и почетный прием всякого рода книгам, наипаче же таким, которые по своему благородству не унижаются до своекорыстного угождения черни, положил я выдать в свет Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского под защитой достославного имени Вашей Светлости и ныне, с тою почтительностью, какую внушает мне Ваше величие, молю Вас принять его под милостивое свое покровительство, дабы, хотя и лишенный драгоценных украшений изящества и учености, обычно составляющих убранство произведений, выходящих из-под пера людей просвещенных, дерзнул он под сенью Вашей Светлости бесстрашно предстать на суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение при разборе чужих трудов выносить не столько справедливый, сколько суровый приговор, – Вы же, Ваша Светлость, вперив очи мудрости своей в мои благие намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей преданности.
Мигель де Сервантес Сааведра
Пролог
Досужий читатель! Ты и без клятвы можешь поверить, как хотелось бы мне, чтобы эта книга, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же иное мог породить в темнице бесплодный мой и неразвитый ум, если не повесть о костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову, – словом, о таком, какого только и можно было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков. Тихий уголок, покой, приветные долины, безоблачные небеса, журчащие ручьи, умиротворенный дух – вот что способно оплодотворить самую бесплодную музу и благодаря чему ее потомство, едва появившись на свет, преисполняет его восторгом и удивлением. Случается иной раз, что у кого-нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков, но, напротив того, в самых этих недостатках находит нечто остроумное и привлекательное и в разговоре с друзьями выдает их за образец сметливости и грации. Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, – на самом деле я его отчим, и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со слезами на глазах умолять тебя, дражайший читатель, простить моему детищу его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы: ведь ты ему не родня и не друг, в твоем теле есть душа, воля у тебя столь же свободна, как у всякого многоопытного мужа, у себя дома ты так же властен распоряжаться, как король властен установить любой налог, и тебе должна быть известна поговорка: «Дай накроюсь моим плащом – тогда я расправлюсь и с королем». Все это избавляет тебя от необходимости льстить моему герою и освобождает от каких бы то ни было обязательств, – следственно, ты можешь говорить об этой истории все, что тебе вздумается, не боясь, что тебя осудят, если ты станешь хулить ее, или же наградят, если похвалишь.
Единственно, чего бы я желал, это чтобы она предстала пред тобой ничем не запятнанная и нагая, не украшенная ни прологом, ни бесчисленным множеством неизменных сонетов, эпиграмм и похвальных стихов, коими обыкновенно открывается у нас книга. Должен сознаться, что хотя я потратил на свою книгу немало труда, однако ж еще труднее было мне сочинить это самое предисловие, которое тебе предстоит прочесть.
На главную
Все авторы
Главная → Мигель де Сервантес → Дон Кихот
ГЛАВА III,
в которой повествуется, как Дон-Кихот был посвящен в рыцари.
Побуждаемый нетерпеливым желанием сделаться как можно скорее настоящим рыцарем, Дон-Кихот вдруг выскочил из-за стола, позвал хозяина, увел его в конюшню и, затворив поплотнее дверь, покрытую щелями и скважинами, упал пред изумленным толстяком на колени и сказал:
— Я не встану до тех пор, пока вы, благородный рыцарь, не изъявите согласия на мою просьбу, исполнение которой озарит славою не только вас, но, быть может, и всю вселенную.
Смущенный странным поведением и не менее странными словами Дон-Кихота, харчевник тщетно убеждал его не унижаться так пред ним; но упрямый гидальго только тогда встал с колен, когда получил обещание, что его просьба будет исполнена.
— Я этого и ожидал от вашего великодушия, — произнес затем Дон-Кихот, — Просьба моя, которую вы так любезно обещали исполнить, состоит в том, чтобы вы завтра, на рассвете, посвятили меня в рыцари. Но перед тем, как удостоиться этого высокого звания, которого я домогаюсь всеми силами своей души, позвольте мне провести наступающую ночь в часовне вашего гостеприимного замка, «на страже оружия», после чего я, согласно уставам рыцарства, буду иметь законное право искать приключений по всему миру, защищая угнетенных, карая виновных и, вообще, исполняя все, к чему обязывает принимаемое мною звание странствующего рыцаря.
Харчевник, как человек бывалый, уже с самого момента появления Дон-Кихота заподозривший его в помешательстве, теперь окончательно убедился в ненормальности умственных способностей своего постояльца и радуясь случаю вдоволь посмеяться, с серьезным видом дал свое согласие на его затею.
Сказав, что принятое Дон-Кихотом намерение свидетельствует об его высоком уме и совершенно естественно со стороны такого высокоблагородного гидальго, каким он сразу показал себя своими изысканными манерами, харчевник добавил, что он и сам в молодости был странствующим рыцарем.
— В поисках приключений, — говорил толстяк, — я посетил предместья Малаги и Севильи, рынки Сеговии, оливковые рощи Валенсии, окрестности Гренады, берег Сан-Лукара и трущобы Толедо[*], испытывая во всех этих местах легкость своих ног и силу рук своих.
Везде я оставил неизгладимые следы своего пребывания, сбивая с истинного пути неопытных молодых людей и грабя сирот, так, что сделался известностью чуть не во всех испанских судах. Теперь же, укрывшись в этом замке, живя деньгами, нажитыми такими славными трудами, я радушно принимаю всех странствующих рыцарей из уважения к этому славному сословию. Конечно, они в благодарность за мой радушный прием никогда не забывают поделиться со мною своим кошельком… Но я должен сознаться вам, благородный рыцарь, что у меня, к сожалению, нет часовни, в которой вы могли бы провести ночь «на страже оружия». Собираясь построить новую, я сломал прежнюю. Насколько мне, однако, известно, законы рыцарства разрешают в крайнем случае проводить ночь «на страже оружия» где придется. Поэтому я позволю себе предложить вам провести ночь «на страже оружия» на моем дворе, а завтра утром я, с помощью Божией, исполню над вами обряд посвящения в рыцари. Следовательно, через несколько часов вы уже будете вполне принадлежать к этому славному сословию. Позвольте только предложить вам один вопрос: имеются ли у вас с собою деньги?
— Ни одного мараведиса, — ответил Дон-Кихот. — Да я и не читал нигде, чтобы странствующие рыцари имели при себе деньги.
— Напрасно! — проговорил харчевник, качая головою. — Если об этом не упоминается ни в одной книге, то только потому, что вообще не принято писать о таких обыкновенных вещах, как, например, деньги и чистое белье, — само собою понятно, что всякий порядочный рыцарь должен иметь то и другое. Хотя я и не читал рыцарских книг, но отлично знаю, что странствующие рыцари всегда запасались туго набитыми кошельками и баночкою с мазью для ран. Ведь в своих беспрерывных странствованиях и битвах они не могли рассчитывать постоянно находить людей, могущих перевязать им рану, если только какой-нибудь покровительствующий им волшебник не брался в случае нужды прислать к ним на облаке фею или карлика с флаконом живой воды, двух капель которой было достаточно для того, чтобы спасти умирающего. Но так как волшебники не всем покровительствовали, то странствующие рыцари стали поручать своим оруженосцам запасаться в достаточном количестве деньгами, мазью и корпией. А кто из них не держал при себе оруженосца, тот сам возил все это с собою в маленькой сумке, привязанной к седлу так, чтобы она не бросалась в глаза людям неблагонамеренным. Поэтому я советую вам и, в качестве вашего крестного отца по оружию, даже приказываю никогда не пускаться в дорогу без этих вещей, в особенности же без денег, и вы будете избавлены от множества лишних неприятностей и неудобств.
Дон-Кихот обещал следовать во всем советам «владетеля замка», как он стал уже величать харчевника, и затем пожелал скорее стать на дворе «на страже оружия».
Хозяин провел его на задний двор своей харчевни и с любопытством стал ожидать, что будет.
Собрав и положив в корыто возле колодца, где поили лошадей, свои доспехи, Дон-Кихот взял в одну руку щит, а в другую копье и начал с гордым видом размеренным шагом ходить вокруг колодца.
Харчевник, налюбовавшись досыта, пошел к своим постояльцам и рассказал им о проделке сумасшедшего рыцаря. Погонщики мулов, никогда не видавшие подобных диковинок, гурьбою высыпали на заднее крыльцо и с любопытством стали смотреть, как сумасшедший гидальго шагает вокруг колодца; по временам он, впрочем, останавливался, опирался на копье и устремлял задумчивые взоры на корыто, в котором лежали его доспехи.
Хотя уже наступила ночь, но луна светила так ярко, что можно было без труда различать малейшие его движения.
По вот один из погонщиков мулов, ночевавших в харчевне, захотел напоить своих животных, для чего ему, разумеется, необходимо было вынуть доспехи из корыта; но Дон-Кихот, завидев приближение к колодцу погонщика и поняв его намерение, громко крикнул ему:
— Неблагоразумный рыцарь, желая приблизиться к доспехам самого бесстрашного из всех смертных, когда-либо опоясывавших себя мечом, сначала подумай о том, что ты намерен делать, и да не коснется твоя рука лежащих пред тобою доспехов, если ты не хочешь поплатиться жизнью за свою дерзость!
Погонщик, не обращая внимания на слова Дон-Кихота, схватил его латы и кирасу за ремни и швырнул их в угол двора.
Подняв молниеносный взгляд к небу и поручая себя своей Дульцинее, наш герой воскликнул:
— Дама моего сердца, бодрствуйте надо мною в минуту этого первого оскорбления, испытываемого порабощенным вами рыцарем! Пусть ваша благосклонность поддержит меня в этой моей первой борьбе!
Вслед за тем он, бросив щит и ухватив копье обеими руками, нанес несчастному погонщику такой удар по голове, что тот без памяти свалился на землю; второй подобный удар, наверное, избавил бы бедного парня от необходимости звать на помощь врача.
Наказав таким образом смельчака, Дон-Кихот собрал свои доспехи, положил их на прежнее место и, как ни в чем не бывало, стал опять шагать вокруг колодца.
Немного спустя, другой погонщик, не знавший об участи, постигшей его товарища, тоже захотел напоить своих мулов и, в свою очередь, дотронулся до доспехов Дон-Кихота.
Не говоря на этот раз ни слова и не взывая более к Дульцинее, храбрый рыцарь вновь поднял копье и нанес им своему другому воображаемому оскорбителю такой же сильный удар по голове, заставивший и его упасть. На крик, раненого, оставшегося еще в памяти, сбежались все его товарищи, удалившиеся уже было в харчевню.
Увидя их, Дон-Кихот, потрясая копьем и схватив меч, прислоненный к корыту, возле доспехов, крикнул, обращаясь опять к своей воображаемой повелительнице:
— Цвет красоты, услышь меня в эту минуту и обрати свои чудесные взоры на очарованного тобою рыцаря, которому угрожает новая, еще более страшная опасность!
После этого воззвания он почувствовал в себе такую силу, что все погонщики мулов в мире, собранные вместе, не могли бы заставить его отступить.
Товарищи раненого, видя, в каком положении последний, принялись швырять в Дон-Кихота каменьями; но храбрый рыцарь, защищаясь щитом, бесстрашно оставался у корыта, не отступая ни на шаг.
Харчевник напрасно кричал, что было сил, убеждая погонщиков оставить в покое сумасшедшего, который, пользуясь привилегией помешанных, останется прав, если перебьет даже их всех, — крики его оставались гласом вопиющего в пустыне, заглушаясь громким голосом Дон-Кихота, называвшего врагов подлою и низкою чернью, а самого «владетеля замка», допускающего у себя такое обращение с странствующими рыцарями, — клятвопреступником.
— О, — громко вопил он, — будь я посвящен в рыцари, я доказал бы владетелю этого замка, что он изменник! А вы, жалкие люди, — продолжал, он, обращаясь к погонщикам мулов, — приблизьтесь, нападите на меня всею толпой сразу, и вы увидите, как я сумею наказать вашу неслыханную дерзость!
Мужество его наконец восторжествовало: враги отступили, унося с собою своих раненых, а победитель с прежним величавым спокойствием снова стал «на страже оружия».
Между тем харчевник, убедившись, что выходки полоумного гидальго вовсе не так забавны, решился скорее совершить над ним обряд посвящения в рыцари, чтоб избавиться от такого постояльца.
Он просил Дон-Кихота извинить грубость неучей, явившихся в замок неведомо откуда и так хорошо проученных доблестным гидальго, что они в другой раз не сунутся, куда не следует, при чем клялся, что сам не имеет с ними ничего общего. Затем, повторив, что у него нет часовни, уверил своего гостя, что при посвящении в рыцари можно обойтись и без нее, так как этот обряд, хорошо ему знакомый, как и вообще все подробности рыцарских обычаев и нравов, состоит лишь в двух ударах мечом — одним по плечу, а другим по затылку посвящаемого. Понятно, что дать эти удары можно во всяком месте, даже посреди чистого поля, как это неоднократно и делалось.
— Что же касается до стояния «на страже оружия», — заключил он, — то вы находитесь на этой страже уже более четырех часов, между тем как по рыцарскому уставу совершенно достаточно и двух часов.
Дон-Кихот без малейшего сомнения поверил словам «владельца замка», изъявил полную готовность слушаться его во всем и просил немедленно совершить обряд посвящения.
— Если я подвергнусь здесь новому нападению, будучи уже посвящен в рыцари, — прибавил он, — то я не выпущу из этого замка живым никого, кроме, разумеется, лиц, порученных моему покровительству благородным крестным отцом моим по оружию.
Харчевник поспешно отправился к себе за книгой, в которую записывал отпускавшиеся погонщикам мулов ячмень и солому, и вскоре возвратился с ней к своему гостю в сопровождении двух уже известных нам женщин и мальчика, несшего зажженную свечу.
Приказав Дон-Кихоту стать на колени и сделав вид, будто читает по книге установленное правило, он взял у посвящаемого меч, которым и ударил его сначала по плечу, а потом по затылку. Затем он предложил одной из женщин опоясать рыцаря мечом, что та и исполнила довольно ловко, хотя едва удерживалась от смеха из боязни, как бы и ей не влетело от полоумного рыцаря. Сверх ожидания, она даже нашлась сказать Дон-Кихоту:
— Да соделает вас Господь счастливым рыцарем и да укрепит Он ваше оружие!
Новопосвященный рыцарь спросил её имя, желая знать, какой благородной даме он обязан оказанною ему честью.
«Благородная дама» ответила, что ее зовут Толозой, и добавила, что отец её лоскутник, торгующий в Толедо, в рядах Санчо-Бенайя, и что она всегда и везде постарается быть ему полезною, чем только может.
Дон-Кихот умолял ее, во имя дружбы к нему, прибавить к своему имени титул «донны» и называться впредь не иначе, как донною Толозою, и она дала ему слово исполнить его просьбу.
Другая «дама» надела ему шпоры, тоже снятые было им, и также должна была сказать свое имя.
Узнав, что ее зовут Молинерой и что она дочь мельника из Антекверры, он взял и у неё обещание называться с этих пор донною Молинерою, рассыпался пред обеими «дамами» в благодарностях и предложил им свои услуги.
Поблагодарив затем не менее горячо и «владетеля замка», ставшего его «крестным отцом по оружию», Дон-Кихот, сгорая от нетерпения начать скорее свои подвиги, поспешил оседлать Росинанта.
Харчевник, разумеется, не удерживал его и даже не потребовал ничего за постой, желая лишь скорее избавиться от него.
Простившись со всеми в таких изысканных выражениях, которых никакое перо не в состоянии воспроизвести с непогрешимой точностью, новопосвященный рыцарь отправился в дальнейший путь, полный самых радужных ожиданий и надежд.
Следующая страница →
← 2 стр. Дон Кихот
4 стр. → Страницы:
3
Всего 122 страниц
© «Онлайн-Читать.РФ» Обратная связь
