Образ Петербурга в произведениях Н.В. Гоголя
Значительную часть своей жизни Н.В. Гоголь провёл в Петербурге. Н.В. Гоголь приехал в Петербург девятнадцатилетним юношей в декабре 1828 года, а покинул его знаменитым писателем и драматургом в декабре 1836 года. Впоследствии он приезжал сюда лишь очень ненадолго в 1838г, 1841, 1842 и 1848 гг. Н.В.Гоголь провёл в Петербурге «одну из самых свежих и впечатлительных эпох своей жизни», по отзыву В.Г. Белинского.
В Санкт-Петербург юный Н.Гоголь страстно стремится. Мечтает, конечно, о новой интересной жизни, которая непременно именно здесь должна начаться. Он мечтает о съёмной квартире с видом на красавицу Неву. Но поселиться приходиться сначала в скромном районе доме аптекаря Трута у Кокушкина моста, рядом с Вознесенским собором; вскоре на четвертом этаже дома № 39 на Большой Мещанской улице, в дом каретного мастера Йохима. О Мещанской улице от Гоголь отозвался так: «Улица табачных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф». Любопытно, что эвфемизм «чухонские нимфы» придуман Гоголем. Как и все доходные дома, «Дом Иохима» был густо населен людьми самых различных сословий. В одном из писем домой Гоголь сообщает: «…дом, в котором я обретаюсь, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд де мод, сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, декатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и, наконец, привилегированную повивальную бабку». Возможно, что впеатлентя
К моменту появления Гоголя в Петербурге завершалось формирование основных архитектурных ансамблей города. Благодаря работам крупнейших архитекторов конца ХVIII – начала ХIХ вв. – К.И. Росси, Д. Кваренги, А. Воронихина, А. Захарова. Санкт-Петербург приобрёл тот «строгий, стройный вид», который был воспет А.С. Пушкиным. «Державное течение» Невы, «громады дворцов и башен», пространства величественных площадей завораживали юного Н.В. Гоголя своей строгой красотой, напоминали о тех знаменательных событиях, которые здесь разворачивались. Нарвские ворота, воздвигнутые Д.Кваренги для торжественной встречи русской гвардии, вызывали в памяти победы Отечественной войны 1812-1814 гг., Сенатская площадь – подавление «декабрьского бунта» 1825 года.
Санкт-Петербург и петербургская действительность, общение с А.С. Пушкиным и литераторами его круга, с выдающимися деятелями культуры сформировали Гоголя-писателя. Большинство его произведений было задумано и написано именно здесь. Петербургские повести «Невский проспект», «Нос», «Шинель», «Портрет» отразили неповторимое своеобразие облика города. В Александринском театре впервые были поставлены комедии «Ревизор» и «Женитьба». В статьях и письмах писателя, посвящённых вопросам искусства и архитектуре в особенности, в «Петербургских записках 1836 года»
Н.В. Гоголь через образ Петербурга размышляет о судьбе России, о возможном пути её развития.
Санкт-Петербург на юного Н.В, Гоголя произвёл ошеломляющее впечатление своей величественной холодной красотой. Конечно, город не мог не найти отражения в его произведениях. Более того, Санкт-Петербург становится не просто фоном для сюжетов произведений Н.В. Гоголя, а самостоятельным литературным персонажем, литературным героем.
Санкт-Петербург у Н.В. Гоголя многолик, изменчив. Если в «Ночи перед Рожеством» город выглядит скорее сказочным, волшебным, то в «Шинели» и «Ревизоре» образ города предстаёт вполне реалистичным, полным контрастов. Во многом таким, каким увидел его ранее и А.С, Пушкин:
«Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит».
Самый невероятный Петербург Гоголь изобразил в «Мертвых душах». Это абсолютно нереальный дьявольский город. Здесь мосты, словно черти, висят в воздухе, не касаясь земли. Шторы и гардины кусаются. Кругом какое-то дьявольское нагромождение людей и вещей. От всего этого создается впечатление, что Петербург — это дьявольский город, в котором «начальник» — полноправный правитель, хотя и существует «высшее начальство». У него в приемной сидят не только бедные люди, вроде Копейкина, но и «эполеты» и «аксельбанты»
Одним из первых произведений Гоголя, в которых присутствует образ Петербурга, является повесть «Ночь перед Рождеством», вошедшая в цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки». Здесь мы видим Петербург глазами Вакулы. Петербург представляется Вакуле чем-то невероятным. Вакула просто ошеломлен его сиянием и громыханием. Гоголь показывает Петербург через звуки и свет. Стук копыт, звук колес, дрожь мостов, свист снега, крики извозчиков, полет карет и саней — просто невероятное мелькание и суета. В этом сказочном мире Вакуле кажется, что оживают даже дома и смотрят на него со всех сторон. Возможно, похожие впечатления испытывал и сам Гоголь, когда впервые приехал в Петербург. О необычайно ярком свете, который исходил от фонарей, Вакула говорит: «Боже ты мой, какой свет! У нас днем не бывает так светло».
Дворец здесь просто сказочный. Все вещи в нем удивительные: и лестница, и картина; и даже замки. Люди во дворце тоже сказочные: все в атласных платьях или золотых мундирах. Вакула видит один блеск и больше ничего. В «Ночи перед Рождеством» Петербург — яркий, ослепительный, оглушающий и невероятный во всем.
Совсем другим выглядит Петербург в комедии «Ревизор». Здесь он уже гораздо более реален. В нем нет той сказочности, которая присутствует в «Ночи перед Рождеством», это уже практически настоящий город, в котором чины и деньги решают все. В «Ревизоре» мы встречаем два рассказа о Петербурге: рассказ Осипа и рассказ Хлестакова. В первом случае это рассказ о нормальном Петербурге, который видит слуга мелкого чиновника. Он не описывает какой-нибудь невероятной роскоши, но говорит о реальных развлечениях, доступных ему и его хозяину: театры, танцующие собаки и катание на извозчике. Ну а что ему нравится больше всего, так это то, что все люди разговаривают очень вежливо: «Галантерейное, черт возьми, обхождение!»
Иной Петербург рисует нам Хлестаков. Это Петербург с чинопочитанием и невообразимой роскошью. Это Петербург мечты мелкого чиновника, который хочет стать генералом и пожить на широкую ногу. Если сначала он просто присваивает себе чин повыше, то в конце его рассказа он уже практически фельдмаршал, и его преувеличения достигают поистине невероятных масштабов: суп, приехавший на пароходе из Парижа, семисотрублевый арбуз. В общем, Петербург в мечтах Хлестакова — это город, где у него много денег и высокий чин, поэтому он живет в роскоши и все его боятся и почитают.
Несколько другим изображен Петербург в повести «Шинель». Это город, в котором «маленькие люди» пропадают бесследно. В нем одновременно существуют улицы, где и ночью светло, как днем, с живущими на них генералами, и улицы, где помои выливают прямо из окон, тут обитают «башмачкины».
Переход от одних улиц к другим Гоголь изобразил через их освещение и шинели чиновников. Если на бедняцких улицах освещение “тощее” и воротник на шинели из куницы редкость, то чем ближе к богатым районам, тем ярче становится свет фонарей и тем чаще попадаются бобровые воротники.
В «Шинели» описывается свободное времяпрепровождение мелких чиновников и других бедных людей. Так, некоторые шли в театр или на улицу, другие на вечер, а третьи к какому-нибудь другому чиновнику поиграть в карты и попить чаю. Дворовые же и «всякие» люди сидели по вечерам в небольших лавочках, проводя время за болтовней и сплетнями. Обо всем этом Гоголь рассказывает в противопоставление Акакию Акакиевичу, у которого все развлечение заключалось в переписывании бумаг. Богатые люди тоже ездят в театр, гуляют по улицам, играют в карты, только билеты они покупают подороже, одеваются получше и, играя в карты, пьют не только чай, но и шампанское.
Это словно два мира одного города. Они очень похожи, но в то же время различий между ними не меньше. Эти два мира встречаются в кабинете у значительного лица в качестве Акакия Акакиевича и самого значительного лица. И во время этой встречи значительное лицо одним своим видом и голосом чуть не убило несчастного Акакия Акакиевича. Так и богатая часть города при помощи своих денег полностью подчиняет себе бедную. Бедная часть Петербурга — это словно тень второй, богатой части. Они имеют схожие очертания, но тень сера и не красочна, тогда как сам богатый город переливается всеми цветами радуги.
Популярнейшим местом в Петербурге был Невский проспект. Развиваясь вместе с ростом Петербурга, Невский, его главная коммуникация, в начале ХIХ века окончательно утверждается как парадная часть города, как излюбленное место гуляний петербургских жителей. Известно огромное количество изображений Невского проспекта! К числу самых достоверных портретов Невского проспекта относится известная панорама В.С. Садовникова, которая сразу после первого выпуска в 1830 году, приобрела огромную популярность. Её покупали и для украшения интерьеров, и в подарок друзьям. Тщательнейшая передача архитектуры зданий и множество бытовых деталей, стаффажных фигур (портретов жителей проспекта) сделали эту панораму ценнейшим документом эпохи. Известно, что в 1836 году Н.В. Гоголь послал это изображение проспекта своей матери на Украину.
Панораму жизни Невского проспекта и его обитателей создал и Н.В. Гоголь в повести «Невский проспект». Главная улица Николаевской империи была воспринята Н.В. Гоголем как своеобразное «зеркало», в котором отразился «весь Петербург». «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет всё. Чем не блестит эта улица-красавица нашей столицы?» — восклицает писатель в начале своей повести. «О, не верьте этому Невскому проспекту!.. Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!» — заключал он. Внешнее великолепие проспекта не заслонило от острого
взгляда писателя противоречий «во всякое время»заполняющей его пёстрой «дворянской, чиновничьей, купеческой, лакейской толпы». Не случайно здесь завязывается трагедия мечтательного художника Пискарёва, не выдержавшего столкновения своего представления об идеале со страшной действительностью. По Невскому проспекту в странном окружении реального и фантастического мечется отставной майор Ковалёв в погоне за собственным носом.
В патетику повествования, изобилующего восторженными эмоциональными восклицаниями, все время включаются насмешливо-иронические размышления автора о «чудных», «никаким пером, никакою кистью не изобразимых» усах, о дамских талиях, «никак не толще бутылочной шейки». «Боже, какие есть прекрасные должности и службы! Как они возвышают и услаждают душу!» — казалось бы, в полном восторге восклицает автор по поводу чиновников, которые служат в иностранной коллегии и «отличаются благородством своих занятий и привычек». Однако автор тотчас прибавляет: «Но, увы! Я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников». Эта авторская ирония становится все откровеннее, его восхищение приобретает язвительный характер. Говоря о «необыкновенном благородстве» и «чувстве собственного достоинства» людей, прохаживающих по Невскому проспекту, автор заключает: «Тут вы встретите тысячу непостижимых характеров и явлений. Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте! Есть множество таких людей, которые, встретившись с вами, непременно посмотрят на сапоги ваши, и если вы пройдете, они оборотятся назад, чтобы посмотреть на ваши фалды. Я до сих пор не могу понять, отчего это бывает. Сначала я думал, что они сапожники, но, однако же, ничуть не бывало: они большею частию служат в разных департаментах, многие из них превосходным образом могут написать отношение из одного казенного места в другое; или, же люди, занимающиеся прогулками, чтением газет по кондитерским, — словом, большею частию все порядочные люди». Эти «порядочные люди» на самом деле являются праздными бездельниками и лицемерами!
Маленький, робкий чиновник Акакий Акакиевич, главный герой повести «Шинель», имел в своей жизни мечту, ради которой он ревностно служил в одном департаменте. Его мечта — приобрести шинель. Это ему удалось. Но недолго пришлось ему порадоваться своему счастью. «Какие-то люди с усами» отняли его сокровище на бесконечной площади. Темная ночь Петербурга на его беспредельных просторах погубила маленького человека.
«Бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание». У Калинина моста мертвец, в виде чиновника, искал утащенную шинель, и отбирал у прохожих. Это и на правду похоже; можно и в газете прочесть — в дневнике происшествий. Однако робкий Акакий Акакиевич превращен этим окончанием в призрак. Гоголь создал образ жертвы огромного и холодного города, безучастного к маленьким радостям и страданиям своих обитателей.
Уже Пушкин поставил эту проблему. Но он утвердил правду «нечеловеческой личности», ее великой миссии — возглавлять Империю. Ничтожен перед ней «взбунтовавшийся раб», поднявший дерзко руку на Медного Всадника: «Ужо строитель чудотворный!»
У Гоголя мы, таким образом, находим ту же тему, но мотив «бунта» отсутствует. Здесь показано полное смирение маленького человечка. И симпатии его склонились всецело в сторону жертвы. Гоголю нет дела до большой жизни провиденциального города, который ради своих неведомых целей обезличивает своих обитателей, губит их, как власть имущий. Тема, выдвинутая Пушкиным, пересмотрена Гоголем, и осужденным оказался город.
В середине XIX века между Петербургом и Москвой возникла полемика о роли и значении этих городов в жизни России. Спор был по своему существу о путях развития страны в целом. В полемике участвовал и Н.В. Гоголь. В «Петербургских записках 1836 года», написанных специально для пушкинского «Современника», есть целый ряд высказываний, которые вошли в золотой фонд питерской фразеологии. Например:
«Москва женского рода, Петербург — мужского», «В Москве всё невесты, в Петербурге — женихи», «Москва нужна России, для Петербурга нужна Россия»,
«А какая разница между ними двумя! Она еще русская борода, а он уже аккуратный немец». И все здесь с восклицательными знаками, и «немец» здесь понятие не уничижительное, а, напротив, комплиментарное. «Аккуратный немец» для XIX, да и XX века — синоним аккуратности, добротности, солидности, правильности, работоспособности, благополучия. У Пушкина:
«И хлебник, немец аккуратный, В бумажном колпаке, не раз Уж отворял свой васисдас».
В статьях и письмах писателя, посвящённых вопросам искусства и архитектуре (сборник «Арабески») Н.В. Гоголь через образ Петербурга размышляет о судьбе России, о возможных путях её развития. В статьях Н.В. Гоголя, посвящённых вопросам архитектуры, очень узнаваем облик города николаевской эпохи.
Гоголь любит эпоху средних веков, словно тоскует о ее минувшей красоте, которую не понимают его современники. Современную ему классическую архитектуру считает скучной и восклицает в своей статье «Об архитектуре нынешнего времени»: «Была архитектура необыкновенная, христианская, национальная для всей Европы – и мы ее оставили, забыли, как будто чужую, пренебрегли, как неуклюжую и варварскую» .
Архитектура классицизма Гоголю не нравилась, никакое архитектурное строение этого стиля не вызвало у Гоголя не только восхищенной, но даже положительной оценки. «Всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму. Дома старались делать как можно более похожими один на другого; но они более были похожи на сараи или казармы, нежели на веселые жилища людей».
Н.В. Гоголь подчеркивает утилитарность современной ему архитектуры. По мнению писателя, в облике зданий должно быть горение, свет, выраженный в самой архитектуре здания, как средневековый храм, здание которого «летело к небу; узкие окна, столпы, своды тянулись нескончаемо в вышину; узкие окна, столпы, своды тянулись нескончаемо в вышину; прозрачный, почти кружевной шпиц, как дым, сквозил над ними».
Современным « храмостроительством» писатель тоже не был доволен. Особенно обвинял зодчих в мелочном подражании античности и западному искусству, когда они не могут ухватить всей идеи, но хватаются лишь за частности.
«Архитектор-творец должен иметь глубокое познание во всех родах зодчества. Он менее всего должен пренебрегать вкусом тех народов, которым мы в отношении художеств оказываем презрение. Он должен быть всеобъемлющ, изучить и вместить в себе все бесчисленные изменения их. Но самое главное – должен изучать все в идее, а не в мелочной наружной форме и частях. Но для того чтобы изучить в идее, нужно быть ему гением и поэтом», — вот кредо писателя.
Петербург Н.В. Гоголя во многом отличен от пушкинского Петербурга, «Медного всадника» и «Пиковой дамы», с его строгой прямолинейностью улиц и площадей, величием и красотой города, построенного дерзкой волей преобразователя России Петра I.
Гоголь показывает Петербург мелких чиновников и «значительных лиц», бюрократических канцелярий и мрачных многоквартирных доходных домов, угрюмое бесчеловечие столицы, которое не в силах прикрыть блестящая, но «лгущая выставка» Невского проспекта. Это город «кипящей меркантильности», парадов, чиновников.
В письме к матери от 30 апреля 1829 года Гоголь писал о чуждом ему безнациональном характере столицы: «Петербург вовсе не похож на прочие европейские столицы или на Москву. Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности, — на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе не похожи на иностранцев, а русские в сою очередь обыностранились и сделались ни тем ни другим».
Вот против этого внутреннего мира Петербурга Петербурга, уродующего человеческие души, бюрократически-безнационального, холодно-бесстрастного, подчинявшего все жизненные функции чину, «меркантильности» и выступил писатель в своих произведениях, написанных в защиту «простого» маленького человека от ничтожной, бесплодной жизни, на которую обрекал город департаментов и власти денег.
Внутренний мир Петербурга может видеть не каждый, а только немногие, особенные люди. Одним из таких людей и был Гоголь. Он увидел в этом городе то, что веками не замечали живущие здесь люди. Набоков писал: «Петербург обнаружил всю свою причудливость, когда по его улицам стал гулять самый причудливый человек во всей России».
Пошлое и трагическое лицо Петербурга в повести Николая Гоголя “Невский проспект”
Молодым человеком Гоголь приехал из родной Малороссии в Петербург и за короткое время успел познакомиться с жизнью столичных чиновников и петербургских художников – будущих своих персонажей. Писатель словно повторил этот маршрут, перенеся “мир” своего творчества из Диканьки и Запорожской Сечи на Невский проспект. Впоследствии третьей “географической областью” гоголевского творчества станет глубокая Россия “Ревизора” и “Мертвых душ”.
И герои Гоголя путешествуют в этих же направлениях, связывая разные периоды
и “миры” его творчества между собой: кузнец Вакула из “Вечеров на хуторе близ Диканьки” верхом на черте летит в Петербург, Хлестаков из столицы является “ревизором” в уездную глушь…
“Трудно охватить общее выражение Петербурга”, – писал Гоголь в статье “Петербургские записки 1836 года”, – потому что в городе этом царит разобщение: “как будто бы приехал в трактир огромный дилижанс” в котором каждый пассажир сидел во всю дорогу закрывшись и вошел в общую залу потому только, что не было другого места”. Столица словно большой постоялый двор, где каждый сам по себе и
никто не знаком друг с другом. Как отличается этот образ от “общего выражения” малороссийского хутора или ярмарки гоголевских “Вечеров”! Вот мы читаем в финале “Сорочинской ярмарки”:
“Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычка музыканта в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие… Все неслось. Все танцевало”.
А теперь перед нами Невский проспект – “всеобщая коммуникация Петербурга”, В начале одноименной повести показана жизнь этой главной улицы главного города во всякое время суток. Картина полна движения, но у каждого лица и у разных “кругов и кружков” свое перемещение в свои часы; все объединяются только местом – Невским проспектом. Здесь тоже “все несется”, но по-другому, чем на Сорочинской ярмарке.
Читая Гоголя, мы замечаем, как часто встречаются у него обобщения: “все” или его любимое “все что ни есть”. Можно сказать, что это понятие было формулой его идеала, его представлением о чем-то гармоничном и целом. В народном мире “Вечеров” и “Тараса Бульбы” это гоголевское “все что ни есть” звучит возвышенно – здесь оно охватывает как бы единую грандиозную личность целого коллектива. Но вот Гоголь стал измерять свой Невский проспект этой меркой, и она наполнилась пустотой, а всеобъемлющее словно стало раздутым и комическим.
Оно теперь осветило внутреннее строение социально и человечески разобщенного петербургского мира.
“Все, что вы ни встретите на Невском проспекте…”, а именно: “Вы здесь встретите бакенбарды единственные… Здесь вы встретите усы чудные…”. В этих неумеренных похвалах, выраженных в превосходной степени, читатель слышит фальшь. Как будто бы та же самая восклицальная, восторженная интонация звучала в “Вечерах”, и она же слышна сейчас.
Но теперь за восторгом мы слышим иронию, и в самой интонации похвалы на первой странице повести уже нам слышится то, что автор скажет в конце: “О, не верьте этому Невскому проспекту!”. Так сразу же “тон делает музыку”; в этом несоответствии интонации и смысла мы сразу воспринимаем “на слух” несоответствие внешнего и внутреннего – тему всей повести “Невский проспект”.
В “Ночи перед рождеством” Вакула, слетав в Петербург, выразил свое “сказочное, впечатление такими словами: “чудная пропорция”. В Петербургской же повести как-то странно нарушенная “пропорция” бросается нам в глаза. “Усы чудные”, представляющие “все”, выделяются из целой картины и занимают огромное место. И вообще на Невском проспекте вместо людей какие-то внешние признаки – наружный вид, положение в обществе – разрастаются и становятся “всем”.
А так как со всем, что мы видим, сливаются представления о достоинстве, ценности и значимости – то это и есть источник путаницы и “чепухи”. Читатель и в повествовании автора чувствует несоразмерность, как будто и здесь спутана правильная “пропорция”, отношение части и целого, значительного и мелкого, важного и ничтожного. В этом мире возможно все.
В самом повествовании мы замечаем какую-то странную логику: то и дело важное “все” оборачивается в пустое “ничто”; например, о таланте поручика Пирогова смешить девиц говорится, что “для этого нужно большое искусство или, лучше сказать, совсем не иметь никакого искусства.
“Внутреннее строение” мира петербургских повестей открывается нам глазами бедного Пискарева: “Ему казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе”. Но “демоническая” картина – это уже не смешная картина. Раздробленная “фантастическая” действительность имеет у Гоголя две стороны, два лица: одно из них – пошлое, комическое, другое – трагическое.
В повести Гоголя есть Невский проспект дневной и ночной. Днем это выставка, где “бакенбарды единственные” представляют собой всего человека. Вечернее освещение порождает новые точки зрения и новые проблемы.
От вечернего фонаря расходятся в разные стороны художник Пискарев и поручик Пирогов, образуя две параллельные линии сюжета, на сопоставлении которых строится “Невский проспект”. Одного влечет красота, другого интрижка; обоих ждет неудача, и каждый по-своему переживает свое поражение и находит свой выход: один погибает, другой продолжает жить, легко забывая стыд и позор за пирожками в кондитерской и вечерней мазуркой.
Такие разные читатели Гоголя, как Белинский, Аполлон Григорьев и Достоевский, одинаково восторгались его Пироговым, “бессмертным” образом пошлости. Нам всем понятен трагический смысл этой сюжетной и жизненной параллели между хрупкой неспособностью примириться с несовершенством жизни и торжествующей пошлостью, которую “ничем не прошибешь”. “Вечный раздор мечты с существенностью!” – восклицает гоголевский художник. Однако сам Гоголь только наполовину соединяет свой голос с этим возгласом романтика, который не хочет видеть действительности, спит наяву и живет во сне для того, чтобы удержать свою мечту. Но что такое его мечта?
Ведь она зарождается там же, на Невском проспекте: незнакомку Пискарева, “Петруджинову Бианку”, породило ночное неверное освещение, от которого на мостовую выползают длинные тени, достигающие головой до Полицейского моста.
Гоголь дает поразительную картину ночного города, как он чудится летящему за своей мечтой и отуманенному этим полетом художнику:
“Тротуар несся под ним, кареты с скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз”. Этому миру ночной петербургской фантастики принадлежит и мечта Пискарева, прекрасная дама, так жестоко его обманувшая эстетическая иллюзия. В заключении повести слова “мечта” и “обман” объединены: “Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!”.
Чтобы понять Гоголя, надо хорошо слушать его необыкновенную речь. В “Невском проспекте” она растекается на два потока, движущихся в параллельных руслах сюжета. Автор объединяет свой голос то с художником Пискаревым, то с поручиком Пироговым и поэтому в разных местах говорит на ту же самую тему противоположные вещи и совершенно различным тоном; Открыто он выступает в заключительном монологе, “снимая” обе принятые им на себя интонации и своим голосом подводя итог параллельному действию: “Все не то, чем кажется…
Он лжет во всякое время, этот Невский проспект…”.
Пушкин нашел очень верные слова, когда назвал гоголевский “Невский проспект” самым полным из его произведений. В самом дело, в художественной капве этой повести соединяются гоголевский комизм и гоголевская лирика, пошлое и трагическое лицо гоголевского Петербурга.
